– Что, много сегодня московского дерьма намесил? – злорадно улыбаясь, спросил Алексей.

– Сколько есть, всё моё, – хмуро отозвался Геннадий, подходя к калитке. – Что надо? – спросил, в свою очередь, грубо.

– Ты бабу свою, случайно, не потерял? – продолжал ехидно улыбаться сосед.

– А тебе какое дело? – вновь неприязненно огрызнулся Геннадий, констатируя тот факт, что Алексей чего-то знает, и явно неприятное для него.

– Да так, мне-то что, моё дело сторона, если не хочешь, не скажу, хоть и могу.

– Если можешь, говори, чего кота за хвост… – градус настроения Геннадия, усугублённый усталостью и некачественным сном, стремительно "падал".

– Вчера Лариска твоя с работы не одна пришла… с сестрой и подружками, из хора своего самодеятельного… сабантуй тут в саду устроили, песни орали, на всю улицу.

– Ну и что? – нетерпеливо спросил Геннадий, для которого, то что жена время от времени в его отсутствие устраивает дома вот такие "артистическо-самодеятельные" девичники, не являлось новостью.

– А то… Пока ты там дерьмо московское разгребаешь, она тут поёт и пляшет.

– Ладно, это не твоего ума дело. Ты всё сказал?

– Да нет, не всё. Помнишь, я тебя предупреждал, что рано или поздно это… Так вот, вчерась они тут пели, пели, а в часов семь вечера машина подкатила, иномарка с московскими номерами, и она прыгнула в неё и куда-то укатила. Что, до сих пор так и не вернулась? – Алексей с усмешкой и любопытством смотрел Геннадию в глаза.

– Ну, а теперь, всё у тебя? – старался держаться как можно спокойнее Геннадий.

– Мужик там сидел… за рулём-то, а уж куда он её повёз… – Алексей тихо издевательски заржал.

Алексея самого, вот уже три года как бросила жена, он теперь кантовался бобылём, и крепкая с виду семья соседа тоже не могла его не раздражать. Геннадий довольно бесцеремонно выпроводил "доброхота", но сам не знал, что думать… и делать. Да, он уже давно осознавал, что у них с Ларисой далеко не всё ладно во взаимоотношениях. Но чтобы вот так, не предупредив, и потом куда она дела дочку, Раечку? Впрочем, скорее всего она отправила её к своим родителям, а сама… Где она может быть? Самые невероятные предположения ползли ему в голову, перед ним мысленно прошла вся их совместная жизнь…

Геннадий учился плохо, из класса в класс переходил еле-еле. В советское время это обстоятельство считалось основополагающим для всей дальнейшей жизни – плохо учишься, никуда не поступишь кроме ПТУ, а значит будешь простым работягой. Никто как будто и не замечал, что несмотря на плохую успеваемость у Геннадия если не «золотые», то очень хорошо приспособленные к любому ручному труду руки. В школе этим частенько пользовались. Если ломалась парта, классная доска, замок, надо было заменить разбитое стекло… Геннадий, который с малых лет остался за мужика в доме (мать воспитывала его без отца), уже в седьмом-восьмом классе всё это умел делать. Тогда его ровесники, кто грыз науку, мечтая об институте, степенях и симпозиумах, кто, как Алексей изображал активность по пионерско-комсомольской линии, кто гонял мяч, надеясь на спортивную карьеру… И это всё считалось в порядке вещей – насмотревшись на жизнь старшего поколения жителей посёлка, своих родителей… никто так же «вкалывать» не хотел. Когда после восьмого класса Геннадий поступил в ПТУ, большинство его соклассников либо поступили в техникумы, либо продолжали учиться в 9-м классе в школе, либо в спортинтернате. Когда Геннадий только начинал осваивать сварочный аппарат, тот же Алексей, будучи секретарём комсомольской организации школы, ни чуть не сомневался, что куда важнее знать, когда и за что комсомолу вручали ордена…

Кто бы мог помыслить тогда, что Союз, так называемый социализм и всё, что считалось нужным для успешной жизни, престижным, всё разом рухнет, а столь не престижные таланты Геннадия останутся востребованными, и, главное, будут куда весомее вознаграждаться. Они ведь всегда необходимы, люди умеющие работать руками, в отличие от прочих, для которых нужны определённые условия, соответствующий социальный строй. Например, при социализме совсем не нужны всякие там брокеры-маклеры, а при капитализме – освобождённые комсомольские работники.

Лариса была двумя годами моложе Геннадия. Певунья – это прозвище закрепилось за ней с детства. Казалось, она и часа не может провести, чего-нибудь не напевая. Симпатичная, весёлая, и в школе, и потом в медучилище она была душой всевозможных музыкальных постановок: пела и в хоре, и индивидуально. Лариса обладала небольшим, но очень приятного тембра голосом. После десятилетки она даже ездила в Москву поступать в институт Культуры… но не прошла конкурс, и чтобы не терять год срочно поступила в местное медучилище, в надежде, что артистическая карьера не уйдёт. Но, как говорится, человек предполагает… Артисткой она не стала, а выучилась на фельдшера, работала в поселковом медпункте.

Геннадий всерьёз обратил внимание на Ларису, когда уже заканчивал ПТУ, а она перешла в восьмой класс. Именно в тот год она из угловатой девочки-подростка как-то очень быстро превратилась в привлекательную девушку с задатками фигуры, которая провоцирует взгляды парней и совершенно не интересует всяких там модельеров для демонстрации своих моделей. Ведь на таких трудно и хлопотно шить – на груди напуск большой нужен, на бёдрах тоже, в общем, не вешалка. Непонятно только, почему этих "вешалок" вот уже лет пятьдесят во всём мире официальными красавицами считают. Геннадий не разделял вкусов ведущих модельеров – он сразу и бесповоротно влюбился в Ларису. Но где ему с его репутацией патологического работяги, да ещё и с весьма заурядной внешностью, такому неактивному, до неё. Ох, как ценилась тогда, в советское время эта пресловутая "активная жизненная позиция". Лариса же по жизни была очень активная, правда не по общественной линии, а по линии самодеятельного творчества.

Не решаясь подойти к объекту своего воздыхания, Геннадий не упускал случая, чтобы наблюдать за ней на расстоянии. До своего призыва в армию он так и не решился подойти, объясниться. Конечно, у Ларисы и без него имелось достаточно воздыхателей. Именно незадолго до своего ухода на службу Геннадий стал свидетелем сцены, которую запомнил надолго. Стоял май месяц, он получил предварительную повестку из райвоенкомата и в связи с этим был не на работе (он уже окончил ПТУ и работал в тех же железнодорожных мастерских). Но в райцентре тогда он обернулся быстро и вернулся в посёлок, когда у десятиклассников шел последний урок, физкультура… Геннадий стоял за школьным забором и, прячась в молодой листве, смотрел на залитую весенним солнцем школьную спортплощадку, на которую выбегали ученики… Учителя почему-то не было и ученики, предоставленные сами себе, принялись гонять мячи, кто футбольный, кто баскетбольный. Лариса в туго обтягивающем ей трико стояла в стороне с одноклассником Романом, признанным школьным поэтом. Они разговаривали, и время от времени чему-то дружно смеялись. Через щели в заборе Геннадий видел, как близко стоят они друг к другу. Роман едва не касался выступов её груди. Он продолжал что-то говорить, а она, смеясь, отрицательно качала головой. Потом… потом они незаметно покинули школьный двор, поочерёдно пролезая в заборную дыру. Они уединились в окружении кустов сирени и уверенные, что их никто не видит, продолжали оживлённо беседовать… при этом Роман взял Ларису за обе руки и стал негрубо, но настойчиво тащить в сторону расположенного неподалёку полуразрушенного сарая. Она упиралась, но как-то не всерьёз, и в конце-концов дала затащить себя туда. Что там происходило Геннадий, конечно, не видел. Наверняка, ничего особенного, объятия, поцелуи… Но то, что Роман дал волю рукам, сомневаться не приходилось. Из сарая они вышли минут через десять, оба покрасневшие, причём Лариса была явно смущена, оправляла трико и беспокойно посматривала по сторонам. Убедившись, что их уединения в сарае никто не видел (Геннадий поспешил залечь в траву), она заметно успокоилась…