уж и никто! — прозвучал за моей спиной громкий и спокойный мужской голос. Я оглянулась, и радость надежды вспыхнула во мне.

Высокий господин с прекрасным лицом, появившийся невесть откуда за моей спиной, сделал несколько неспешных широких шагов и встал между мной и пришельцами. Это был не врач и не посетитель, потому что одет он был весьма странно: на ногах высокие блестящие сапоги, черно-красный плащ, а из-под него выглядывало золотое шитье какого-то средневекового костюма.

— Она звала на помощь, и я пришел по мочь ей. Все — вон отсюда. Эта женщина — моя.

Пришельцы отступили к стене, подталкивая друг дружку и жалобно повизгивая.

— Я сказал — вон.

Он не сделал ни одного движения и даже не повысил голоса, но такая властность звучала в нем, что мерзкие твари вдруг с визгом сцепились в клубок, который покатился к окну, подпрыгнул, просочился сквозь стекло и растаял в сером пасмурном небе.

Сковавшие меня холод и ужас исчезли без следа.

— Погляди мне в глаза, дитя мое, — ласково произнес прекрасный незнакомец. Глаза его сияли мудростью и пониманием, а еще в них светилась нежность, в них хотелось глядеть и глядеть.

— Они очень напугали тебя? — тихо спросил он.

— Да. Они хотели заманить меня на ка кую-то чужую планету, где меня будто бы ждали мои умершие родные. Они мне их даже показали, но это был обман!

— Конечно, обман, фальшивка, — подтвердил прекрасный незнакомец. — Они большие мастера обманывать. Ты догадываешься, кто я такой?

— Я вижу, что вы добры ко мне, но кто вы, я не знаю. Мне так страшно, так одиноко, вся эта ситуация, в которую я попала, так странна и непонятна, — не оставляйте меня одну, пожалуйста!

— Я не оставлю, — кивнул он. — А ты догадываешься, что с тобой произошло?

— Да, я понимаю, что умерла. Но мое тело лежит там, на столе, — я махнула прозрачной рукой в сторону реанимации, — а вот я почему-то здесь, и что мне делать дальше, я не знаю.

— Все это совсем не так страшно, как кажется поначалу. Ты уже поняла, что смерти нет. Ты выбралась из гнилой человеческой оболочки…

— Но почему же «гнилой»? Я не такая уж старуха…

— Со мной не спорят, детка. Ты, повторяю, оставила свою непрочную, насквозь больную, а теперь еще и механически поврежденную плоть, чтобы присоединиться к совершенному миру духов. Теперь перед тобой открываются возможности, о которых ты при жизни даже не подозревала. Глупые поповские сказки о Рае не передают и тени великолепия тех миров, которые ты увидишь. Мы отправимся в мое царство, прекрасное, беззаботное, сверкающее весельем. Там ты познаешь радости и наслаждения, недоступные телесным тварям. Мое царство я щедро делю со всяким, кто любит меня и кого я люблю. Но не каждого я беру к себе, а только избранных мною.

— Так я…

— Да. С самого твоего рождения ты отмечена мной. Я с любовью и тревогой следил за твоим развитием, заботился о тебе, хотя ты этого не могла заметить. Это я помог тебе взрастить самые прекрасные твои качества — гордость и чувство собственного достоинства, независимость суждений и непризнание авторитетов. Я любовался тем, как смело ты ломала любые рамки, если тебе навязывали их со стороны, я подталкивал тебя к свершению самых смелых твоих поступков.

Это я не дал тебе закиснуть в тепле обывательского болота; это я спасал тебя, когда твоей душе угрожала опасность поддаться той Силе, которая сломила и смирила не одну гордую человеческую душу.

— Вы говорите о советском тоталитарном режиме?

— Нет, я говорю о космическом тоталитаризме. К счастью, ты избежала его пагубного воздействия, и значит, ты — моя! Ты одна из многих и многих миллионов моих любимых дочерей, вас много, но я всех вас люблю одинаково.

— Так кто же вы, скажите наконец! Как вас зовут?

— Ты можешь звать меня просто «отцом».

— Отцом…

— Да. Дай мне руку. Пойдем со мной, и ты никогда больше не испытаешь одиночества. У тебя будет множество братьев и сестер, сильных, независимых, гордых. Большинство живших на Земле обитают ныне в подвластных мне сферах. Ну, теперь-то ты догадалась, кто я, дитя мое?

Тут меня осенило, и я воскликнула радостно:

— Знаю! Вы — Иисус Христос!

Прекрасное лицо перекосилось, он отшатнулся, как от удара, поднял руку с краем плаща и закрылся им. Мне стало неловко — я поняла, что сказала совсем не то, чего он ждал от меня. А еще я испугалась, что сейчас он уйдет, и я останусь одна. Но он помолчал немного, а потом вновь открыл лицо и сказал с мягкой укоризной:

— Никогда больше не произноси при мне этого имени. Конечно, я не тот смешной персонаж устаревших церковных легенд. Я — единственный настоящий Властелин человеческого мира, так было и есть с самого появления человека на Земле. Но я еще и будущий властелин ВСЕГО мира! Уже сейчас мне принадлежат самые прекрасные его уголки, а скоро будет принадлежать все!

Теперь он говорил со страстью почти театральной, и это меня слегка насторожило: я никогда не любила патетики при жизни, но оказалось, что я плохо переношу ее и после смерти. Облик моего прекрасного незнакомца стал отдавать каким-то театральным нафталином. Ну да, он избавил меня от лукавых инопланетян, за это спасибо ему. Но сам-то он не из их ли числа? С чего бы это они так беспрекословно ему подчинились, прямо как шестерки пахану? Совсем они меня запутали, Господи помилуй…

Он вздрогнул. Как-то растерянно умолк.

Потом встрепенулся и продолжал с тем же пафосом:

— Так дай же мне руку, дитя мое, и пойдем в мой широкий и открытый мир! Только прежде сними с себя этот металл, который ты зачем-то носила при жизни, впрочем, не придавая этому особого значения, — и это хорошо. Но тень его осталась на твоей душе.

Сними его!

— Как же я могу это сделать, ведь на мне только тень моего крестика, а сам он остался на моем теле там, в палате…

— Ну, это делается очень просто, достаточно сказать: «Я отрекаюсь от своего креста и снимаю его с себя», — и он, уставившись на меня гипнотизирующим взглядом, ждал, когда я последую его приказу. Он ведь не знал, что этот крестик для меня вовсе не талисман и не модное украшение…

Маленький золотой крестик мне подарила мама, провожая меня в эмиграцию. Она надела его на меня со словами: «Этот крестик достался мне от твоего дедушки, я носила его в детстве, когда еще верила в Бога.