Все восемь экспериментаторов были приняты на лечение, у семи диагностировали шизофрению, у одного – маниакально-депрессивный психоз. На самом деле эти люди были аспирантами факультета психологии: три психолога, один психиатр, один педиатр, одна домохозяйка, один художник, всего трое женщин и пятеро мужчин, ни у одного из которых в анамнезе не значились душевные болезни. За исключением вымышленного эпизода слуховой галлюцинации и придуманных имен, при поступлении в больницы они говорили о себе правду, вели себя обычно и утверждали, что теперь, когда галлюцинации прекратились, они чувствуют себя совершенно здоровыми. Несмотря на тот факт, что медсестры сообщали, что пациенты «дружелюбны», «покладисты» и «не выказывают никаких признаков отклонений», никто из больничных психиатров и других сотрудников не заподозрил, что имеет дело с экспериментом. В итоге нормальных экспериментаторов последовательно лечили как ненормальных. После пребывания в больнице в среднем девятнадцать дней (его продолжительность варьировалась от семи до пятидесяти двух дней – экспериментаторы должны были покинуть больницы, не прибегая к посторонней помощи) все мнимые больные Розенхана были выписаны с диагнозом «шизофрения в стадии ремиссии».

Мощность генератора диагностических убеждений поразительна. В записи беседы по радио[11] Розенхан вспоминал, что психиатр, принимавший его в больницу, расспрашивал его об отношениях с родителями и женой и интересовался, шлепал ли он когда-либо своих детей. Розенхан отвечал, что до вступления в подростковый возраст он ладил с родителями, но потом отношения с ними стали более напряженными, с женой они ссорятся лишь изредка и что он «почти никогда» не шлепает детей – только однажды, когда дочь залезла в аптечку, а сын перебежал через оживленную улицу. Розенхан добавил, что психиатр так и не задал вопросов об обстоятельствах, в которых происходили ссоры с супругой или наказание детей. Слова Розенхана были «истолкованы как свидетельство моей колоссальной двойственности в межличностных отношениях и признак значительной затрудненности в подавлении импульсов, потому что, как правило, я не шлепаю детей, но все-таки отшлепал, когда разозлился». Розенхан заключил, что психиатр «решил, что я не в себе, поискал в моем анамнезе подробности в подтверждение этой точки зрения и нашел на редкость наглядный пример – двойственность в межличностных отношениях».

Диагностическая предвзятость убеждений вездесуща. Поскольку коллеги Розенхана в психиатрических больницах изнывали от скуки, то вели подробные записи обо всем происходящем, чтобы скоротать время. В одной язвительной характеристике персонал больницы сообщал, что «пациент постоянно что-то пишет», и отнес эту подробность к списку признаков патологии. Псевдопациентка-художница принялась создавать одну картину за другой, многие из них были настолько удачны, что их развесили на преимущественно голых стенах больницы, где находилась эта псевдопациентка. По случайному совпадению консультантом в этой больнице был Розенхан.

Что характерно, настоящие пациенты, не посвященные в диагнозы, которые психиатры поставили псевдопациентам, сразу что-то заподозрили. Из 118 пациентов, замечания которых были записаны, 35 давали понять: им известно, что происходит на самом деле. Как воскликнул один, «вы не сумасшедший. Вы журналист или профессор. И сейчас проверяете эту больницу». Ну конечно! А кто еще стал бы торчать в психиатрической больнице, делая подробные записи?

Каким образом патологическая система убеждений превратила нормальное поведение в ненормальное? «Поскольку пациент находится в больнице, значит, у него есть некие психологические нарушения, – объяснял Розенхан. – А если у него нарушения, значит, непрекращающаяся писанина просто обязана быть поведенческим проявлением этих нарушений, возможно, ряда примеров компульсивного поведения, которые иногда ассоциируются с шизофренией». Речь не только о написании заметок. Одного псевдопациента, который вышагивал туда-сюда по коридору, медсестра спросила: «Нервничаете, мистер Икс?» Тот ответил: «Нет, скучаю». Другой мнимый больной случайно услышал, как психиатр объяснял интернам, что очередь из пациентов, образовавшаяся тридцатью минутами ранее, перед обедом, «характерна для орально-восприимчивой природы синдрома». Нет, никто не принял во внимание тот факт, что пациенты просто изнывали от скуки и проголодались.

Если сила диагностического ярлыка настолько велика, что побуждает считать здоровых людей ненормальными, может ли она действовать в обратном направлении? Может ли невменяемое поведение быть названо вменяемым при других обстоятельствах? В следующем эксперименте, целью которого была проверка обратной силы диагностического убеждения, Розенхан связался с психиатрическим учреждением, сотрудники которого ранее прислали ему письмо с уверениями, что уж они-то ни за что не купились бы на подобную уловку. Розенхан сообщил, что в течение следующих трех месяцев пришлет в ту больницу одного или нескольких псевдопациентов, и предложил сотрудникам больницы вести записи, указывая каких пациентов они считают мнимыми. Влияние убеждения на истолкование данных при диагностике вновь было успешно продемонстрировано: из 193 пациентов, принятых в ту больницу, 41 был назван мнимым по крайней мере одним сотрудником больницы, и еще 42 оказались под подозрением. Но на самом деле в ту больницу не было прислано ни одного псевдопациента! «Очевидно, в условиях психиатрической больницы мы не в состоянии отличить нормального человека от ненормального, – заключал Розенхан. – Сама больница создает особую обстановку, в которой смысл поведения с легкостью может быть истолкован превратно».

Во что мы верим, то и видим. Ярлык – это и есть поведение. Теория формирует данные. Концепции определяют восприятие. Верообусловленный реализм.

После выписки из больницы предоставленный самому себе Чик Д’Арпино вернулся к работе и направился по пути к пониманию. С какой целью?

Прежде чем я умру, я хочу разобраться в способности человека верно отвечать на такие вопросы, как «Что я?», «Кто я?», «Есть ли где-то источник, которому известно, что мы здесь?» Думаю, у меня есть ответы на эти важные вопросы, которыми я хочу поделиться, пока я жив.