У околицы Илью остановили хмурые ополченцы, проверили документы, спросили про цель визита.

– Какой, говоришь, адрес? – осведомился один из них. – Конармейская, дом четырнадцать? Расслабься, дружище. – Он ободряюще улыбнулся. – Если речь идет о хате за синим забором, то с ней все в порядке. Жильцы живы, участок не пострадал. А вот соседям не повезло. Там все всмятку, спасатели до сих пор работают, завалы разбирают.

Илья откинулся на спинку сиденья, не в силах унять дрожь. Слава богу. Не во всех еще людях разочаровался Господь. Но Ткач все равно должен был спешить. Мало ли тут домов за синим забором!

Село предстало перед его глазами в самом удручающем свете. Украинская артиллерия потрудилась основательно. Деревья вырваны с корнями, столбы электропередачи повалены. Трансформаторная будка разлетелась на куски. Кругом валялись фрагменты заборов. Мертвые животные плавали в лужах крови. К запаху дыма примешивалось что-то сладковатое, вызывающее рвотный спазм.

Ткач увидел несколько разрушенных строений. На руинах и пепелищах возились люди, вытаскивали из обломков все, что уцелело. На центральной улице полностью снесло фронтальную стену добротного коттеджа. Внутри перемешались обломки приличной мебели, гипсокартона, кирпичной кладки. Во дворе лежали два трупа, укрытые простынями. Молодой парень с перекошенным лицом пытался на тележке вывезти уцелевшее добро в летнюю кухню, стоявшую на краю огорода.

По улице, пошатываясь, бродила обезумевшая женщина, засыпанная цементной крошкой. Она что-то бормотала, всплескивала руками. К ней никто не подходил, не пытался увести. Бедняжка вдруг резко сменила направление и бросилась под колеса «УАЗа». Илья перепугался, надавил на тормоз. Женщина распласталась на капоте, что-то бубнила, смеялась, царапала ногтями краску. Ткач чувствовал себя последним подонком. Он осторожно сдал назад, объехал ее на крутом вираже.

Наконец-то Илья попал на свою Конармейскую. Сердце его сжалось. Домик на другой стороне дороги напоминал карточный. Снаряд пробил крышу, а стены по какому-то стечению обстоятельств не рассыпались, а сложились в шалаш.

В этом доме проживала Маринка Ильичева, его первая школьная любовь, с которой он обошелся не очень красиво, круто изменил жизнь и себе, и ей. Мама Ильи как-то горько пошутила. У человека, дескать, есть две любимые игрушки: собственная судьба и чужие чувства. За Маринку он не волновался. Есть такая страна на белом свете, называется Колумбия. Там она и осела, вышла замуж. А вот что же произошло с ее матерью?..

Ткач проехал еще полквартала, бросил машину и побежал к синему забору, который уже ветшал и терял краску. Калитка была открыта, дом цел. Илья с колотящимся сердцем промчался по саду, взлетел на крыльцо. Дверь оказалась незапертой. Он метался по пустым комнатам, кричал. Потом его внимание привлек шум в открытом окне.

Ткач вспомнил, что у соседей беда. Видимо, все там.

Так и оказалось. На соседнем участке работали люди. Копошились местные жители, спасатели, несколько ополченцев, в одном из которых Илья узнал парня из параллельного класса. Дом семьи Скобарей был разрушен до основания. Люди растаскивали завалы всю ночь и утро, а конец работе еще не предвиделся.

Ему на шею с плачем бросилась сестра Елизавета, исхудавшая, почерневшая, с темными кругами под глазами. Она и в прежние-то времена не отличалась богатырским сложением, а сейчас и вовсе превратилась в призрака. Лиза рыдала, обнимала брата, что-то бормотала, шмыгая носом.

Мол, хорошо, что ты приехал. С нами все нормально, обошлось, только сарай на краю участка немного зацепило. А у соседей беда. Вся семья Скобарей уже спала, когда грохнул снаряд. Они всегда ложатся рано.

Милиция после обстрела насчитала двадцать шесть погибших – а ведь не всех еще нашли! – и больше двух десятков раненых. Покойников всю ночь отвозили в морг в Мазино, раненых туда же – в больницу. Лиза и рада бы помочь, использовать свои профессиональные навыки, но в Мазино и без нее справятся, а она должна быть рядом с родителями.

Люди потрясены. Только в этой части улицы погибли четверо. Среди них Ильичева Раиса Ильинична, мама Маринки.

– Не смотри на меня так, Илюша. Знаю, что плохо выгляжу, – пробормотала сестра.

Подошел, прихрамывая, отец, измазанный в саже, тоже похудевший, осунувшийся, голова белее январского снега. За ним спешила мама Анна Васильевна, вытирая испачканные руки о старый плащ. В глазах женщины блестели слезы. Она еще не растеряла следы былой красоты, и осанка у нее была такая же, как и тридцать лет назад. Отец часто повторял, любовно глядя на свою жену, мол, молодость прекрасна в любом возрасте.

Родители обнимали сына, не сдерживая слез, ощупывали его. Словно это не они, а он побывал под обстрелом.

– Вот такие дела, сынок, – констатировал Владимир Иванович. – Жили не тужили, ни о чем таком не гадали. Мы еще ладно, все целы, а вот Скобари…

– А я предупреждал, – начал заводиться Илья. – Пытался вам внушить, что этим фашистам все равно, кого бомбить. Почему, скажите на милость, вы мне не верили?

– Но за что, Илюшенька? – воскликнула мать. – Что мы им сделали? Мы просто живем на своей земле, здесь нет и никогда не было никаких войск. Зачем это?

– А что вы хотели, гражданочка? – проворчал взмыленный спасатель, тащивший складную лестницу. – Украина в Европу движется семимильными шагами, вот и старается выслужиться перед хозяевами. Думаете, киевские власти волнуют жизни мирных жителей, когда такие глобальные вопросы на кону?

– Не говори, Петрович, – отозвался его молодой напарник. – Окраиной России они быть не хотят, а вот Европы – пожалуйста. Суки они! Как так можно, ни с того ни с сего – да по людям?!

– А что со Скобарями? – спросил Илья.

– Никто не знает. – Владимир Иванович развел руками. – Антон, Марьяна и обе девочки – Зоя и Кариша – с вечера находились дома. Он у них не маленький, а спальни у всех на первом этаже.

Илья прекрасно помнил эту семью. Антону Сергеевичу было под пятьдесят. Работал журналистом, потом перековался в плотники, как бы странно это ни звучало. Колесил по району с бригадой таких же кустарей-умельцев, неплохо зарабатывал. Девять лет назад женился на молодой женщине, жили душа в душу, никогда не собачились, отношения не выясняли. Родили двух девочек с разницей в четыре года. Карине сейчас, должно быть, восемь, Зое – четыре.

Отец сказал, что в развалинах дома был страшный пожар. Ночью потушить не смогли, пришлось ждать, пока пламя само уляжется. Вряд ли там остался кто-то живой, но хотя бы тела достать, похоронить.

– Мама, Елизавета, топайте в дом, – распорядился Илья. – От вас тут польза нулевая. Вы устали, отдохните. Пусть мужчины работают. Я им помогу.

– Боимся мы, сынок. – Мама обняла себя за плечи. – Вдруг эти ироды опять начнут стрелять? Страшно дома находиться.

– Не начнут, – успокоил ее сын. – Это была разовая акция. Повторять ее – значит выдать свое расположение и убедить окружающих в том, что стреляли украинцы. Они на это не пойдут, потому что трусы. Уже сегодня начнут кричать, что террористы били по селу со своей территории, потому что их там не любят. Давайте, родные, уходите отсюда. Покушать что-нибудь приготовьте. Война войной, а я уже сутки зубами клацаю.