— Антонин Рэймонт, — прочитала Лара.

— Я! — поднял руку парень, сидевший рядом с Миреком, и обаятельно улыбнулся.

— Ты давно учишь русский?

— Три годы. На гимназиу.

Ох, как отвратительно он говорил… Из всех, кого Лара уже успела услышать, этот был хуже всех. Что он делал эти «три годы» на занятиях, спрашивается?! И как с таким уровнем он будет осваивать деловую переписку, которая явно не для начинающих?

— Мирослав Свобода, — уже когда Лара дочитывала фамилию, в мозгу вдруг схлопнулись имена «Мирек» и «Мирослав», и она уже знала, кто сейчас поднимет руку.

— To jsem já[3].

Твою мать, как же бесила эта ленивая интонация! И невысказанный вызов, прячущийся в прищуренных глазах.

— Говори на русском, — отчеканила Лара, понимая, что начинает злиться. — И сними головной убор, неприлично так сидеть.

— Já vám fakt nerozumím[4], - покачал головой Мирек, и она увидела дьявольские искры, пляшущие в его прозрачных зеленых глазах. Как морская вода. Красивые глаза ведь. Жалко, что такому мудаку достались.

Кто-то из студенток тут же перевел ему на чешский слова Лары, и аудитория возбужденно затаилась, ожидая продолжения представления.

Мирослав неожиданно встал. Двигался он лениво и в то же время грациозно — как хищный зверь. Уставившись на Лару, он с усмешкой стянул с себя бейсболку и швырнул её на парту.

— Mám si sundat ještě něco?[5] — невинно осведомился он и картинно потянул с себя футболку. Мелькнул смуглый плоский живот, девчонки восторженно ахнули, а у Лары от ярости все перед глазами заволокло красной пеленой. Ах ты гаденыш! Будь она дома, она бы выгнала наглеца из аудитории и пошла бы в деканат — разбираться с неподобающим поведением. А что делают тут? И надо ли начинать свой первый день со скандала, пусть и не по её вине?

— Я вижу, что Мирослав очень плохо понимает по-русски, — сжав зубы, процедила Лара. — Объясните ему кто-нибудь, что я просила снять только кепку. Здесь университет, а не стриптиз-бар.

Студенты хохотнули, отдавая должное самообладанию преподавательницы, и рабочая атмосфера мало-помалу восстановилась. Когда время занятия завершилось, Лара сдержанно попрощалась, а Мирек ухмыльнулся и пожелал ей хорошего дня. На чешском. И глянул так, что у нее мороз по коже пошел.

Как только последний студент покинул аудиторию, Лара упала на стул и уткнулась лицом в руки. К глазам подступили слезы. Ну за что ей это?! У неё никогда не было таких серьезных проблем со студентами, и надо же так, чтобы в чужой стране, в первый день, на первом же уроке ей попался вот такой придурок, который считает, что если видел её трусы, то может вести себя как ему вздумается. Жаловаться не хочется, но и как самой эту ситуацию решать — непонятно.

— Простить, пани магистро, — в дверях снова возник Антонин, нещадно коверкая звуки русского языка. — Я ручка теряю.

— Ищи, — равнодушно сказала Лара, надеясь, что он не заметил её покрасневших глаз. Антонин тщательно осмотрел парту и всё вокруг, а потом вдруг быстро подошел к её столу и тихо, на чистейшем русском сказал:

— Вы не расстраивайтесь, они не над вами смеялись. Просто «лариса» — это на чешском плед. Вернее, такой вид пледа, он обычно синтетический и очень теплый.

— Плед?! — ошарашенно переспросила Лара.

— Ну да, — извиняюще развел руками он.

Прекрасно. Я ваш преподаватель Плед. Зовите меня Плед. Еще бы они не смеялись!

— А зачем ты так плохо говорил? Ты же русский, верно?

— Мама русская, — признался Антонин, — я билингв. Но наши особо не знают, в универе тоже не в курсе, так что я могу записываться на занятия русским как иностранным, — он хитро улыбнулся: — И сдавать его без особого труда! Знали бы, что это мой родной язык, не разрешили бы.

— То есть ты скрываешься? — вдруг рассмеялась Лара.

— Типа того, — хмыкнул он. — Я вам письменные работы буду нормальные сдавать, а говорить буду плохо, чтобы в итоге средняя оценка вышла. Не сдадите меня?

— Нет, Антонин, — Лара заговорщицки усмехнулась, чувствуя симпатию к этому парню. И почему он дружит с таким дебилом, как Мирек?

— Спасибо, — улыбнулся в ответ тот, — и зовите меня лучше Тонда.

А уже у самой двери, обернувшись, вдруг сказал:

— Кстати, не верьте Миреку, он нормально понимает русский, хоть и не очень на нем говорит.

И скрылся в коридоре.

* * *

Мирек раздраженно пинал ножку скамейки. Что так долго? Зайти в аудиторию и забрать ручку — это полминуты максимум. Какого хрена Тонда там трется? Тоже заценил новую преподшу?

Он-то еще в прачечной всё увидел: и красивую круглую задницу, и грудь, и невинное личико с глазами, в которых плясали черти. Но когда это богатство оказалось упаковано в обтягивающую юбку и рубашку, где пуговицы едва не трещали под напором пышной груди, стало совсем тяжко. Еще волосы эти, гладко зачесанные, яркая помада, каблуки… Готовая картинка из порно. Там тоже некоторые ролики начинались вот с такой секс-училки, которая сначала стояла у доски, а потом…

Мирек раздраженно чертыхнулся, ощущая, как начинает возбуждаться. И кадрам, разворачивающимся сейчас в его голове, порнхаб позавидовал бы лютой завистью.

— Нашел! — Тонда махнул ему рукой с того конца коридора. — Идем!

— А что искал? — мрачно осведомился Мирек. — Сиськи у этой русской?

Вместо нейтрального «Ruska» для обозначения национальности, он использовал грубовато-фривольное «Rusanda», и друг ожидаемо взбесился.

— Слышь, я так-то тоже русский наполовину, — заиграл он желваками. — За базаром следи.

— Да какой из тебя нахрен русский, — отмахнулся Мирек. — Гражданство у тебя какое? А у матери твоей? Ну вот и всё. Так чё ты поперся-то к этой? Знакомиться? Предложить потрахаться по причине общей национальности?

Тонда закатил глаза. Гребаный пошляк, везде ему только секс и мерещится. Вот у Тонды и близко таких мыслей не было, жалко просто стало девушку. Ничего не понимает, явно первый раз за границей, и так старалась хорошо провести занятие… Еще и с именем ей, прямо скажем, не повезло. А этот дебил прям целенаправленно её доводил.

— Кстати, про потрахаться, — уточнил он, внимательно глядя на друга. — Мирку, а какого фига ты устроил это на уроке?

— Что «это»? — изобразил непонимание тот.

— Дебилом не притворяйся, а то поверю! Прессом своим светил перед училкой и изображал, что нифига её не понимаешь.