Засажу крапивой

Сада территорию —

Будут знать русалки,

Как таскать викторию!

Глафира потуже заплела косу, набила карманы фартука кислыми зелеными яблочками, сунула под мышку книги и вышла из дому.

На крылечке сидел Иван Петрович, уныло опустив плечи, подперев челюсть кулаком. Борода выставилась вперед хлебной лопатой.

Глафира, попридержав подол, обошла дедушку. Спустившись с крыльца, обернулась сказать, что идет в лес по ягоды. Сказала из вежливости, исключительно для порядку, а могла бы и не говорить — все равно дед не слышал ее слов, уставившись пустыми глазами в одну точку, и только машинально покивал ей в ответ.

У калитки Глаша помедлила в сомнении, не взять ли с собой на всякий случай корзинку иль туесок, но махнула рукой и отправилась налегке.

Выйдя за околицу, прошла с десяток шагов по наезженной колее, потом свернула на неприметную тропку, взобралась на пригорок и направилась через лужок к опушке леса.

На лужке, украшенном пучками лазоревых колокольчиков и россыпями ромашек, щипали травку козы: три беленькие, пять черненьких да еще полдюжины ни то ни се, в пятнышко. За пастуха был дед Федот, такой дряхлый старик, что деревенских коров ему пасти уже не доверяли. Вот и сейчас над лугом разносился переливистый с трелями храп, означавший, что пастух где-то рядом, на посту. Правда, не видный в высокой траве.

Зато настороже был его пегий пес, такой же старый, как хозяин. Еще издалека заметив девушку, глухо заворчал, но, потянув носом воздух, признал в ней свою, помотал хвостом и гавкнул тихонько, вполголоса.

— И тебе привет, — помахала она рукой.

Войдя под сень дубравы, Глафира снова услышала лай пса — теперь громкий, серьезно предупреждающий.

Девушка ускорила шаг. Подобрала с земли сухую ветку, бросила ее на тропинку, а сама поспешила вперед.

Дальше тропинка обрывалась — путь преграждал овраг. Узкая, но глубокая канава, буйно заросшая колючим малинником. Пройти дальше можно было лишь по мостку, сложенному из двух срубленных сосен.

Позади раздался сухой треск.

Глафира замерла, балансируя на неотесанных круглых бревнах, ровно посреди оврага, в семи аршинах над землей. Определенно кто-то идет за ней следом. Кто, интересно? Пытаясь разглядеть, Глаша привстала на цыпочки. Но из-за куста ольхи ничего не видать… Тихо. Шагов не слышно. Остановился? Но почему? Следит за ней, что ли? Глафира чуть наклонилась, пытаясь заглянуть за…

— Ой, мамочки! — пискнула она.

Нога соскользнула с иссохшей коры. Глафира замахала руками, но не удержала равновесие и свалилась вниз.

Падая, она все-таки успела ухватиться за нависавшие над оврагом ветки. И теперь повисла, прижимаясь к обрывистому земляному откосу, поросшему редкой травой, а кое-где земляникой. Кстати, прямо перед глазами ехидно покачивалась крупная спелая ягода.

Глафира стиснула зубы. Если она отпустит ветку — а в ладонь немилосердно впилась какая-то колючка, — то сверзится вниз, прямо в крапиву. Положение значительно осложнялось тем, что в другой руке были книги, бросить которые никак не возможно.

— Ты чего тут?

Глафира задрала голову — на мостике стоял и с удивлением ее разглядывал Егор-кузнец.

— А то не видишь? — фыркнула Глафира. — Землянику собираю!

— А-а, — протянул кузнец, кивнув рыжей и кудрявой, как у соседского быка, головой.

Больше ничего не сказал, сел на бревна, оседлал, будто коня, наклонился, хотел было Глафиру взять за руку, вытащить…

— Погоди-ка, — велела Глафира, — на вот, подержи!

И сунула ему книжки. Освободившейся рукой ухватила наконец ехидную ягоду и отправила ее в рот. После чего, держась за те же ветки, самостоятельно выкарабкалась наверх и принялась отряхивать сарафан.

— Эх, из-за тебя вся испачкалась!..

— Из-за меня? — не понял кузнец.

— Из-за тебя, Егор Кузьмич, из-за кого же! Ты зачем за мной ходишь? Следишь, что ли?

— Я? — переспросил Егор. — Нет. То есть да. Я это…

— Ну? — поторопила его Глафира и отобрала книжки назад.

— Ну в общем, да. Я это, спросить хотел. То есть сказать…

— Ну и говори!

— Помнишь, ты книжку показывала, с картинкой? Так я сделал.

Глафира терпеливо слушала. Она знала — как, впрочем, и все в деревне, что кузнец парень дельный, соображает хорошо и руки у него золотые. А вот мысль свою выразить на словах, без помощи молотка, у него получается туго.

— Что сделал-то?

— Так качели! Ты же показывала, помнишь?

— Правда, сделал?

— Ага. И цепи сковал, и спинку, точно как там, из витого прутка. Куда вешать-то, Глаш?

Глафира улыбнулась, мечтательно зажмурилась, принялась рассуждать:

— Надо у речки, где бережок повыше. Чтобы — ух! Раскачаться и за горизонт заглянуть. И чтоб никто не прознал, чтоб только мы с тобой… — От этих слов кузнец шмыгнул носом и с надеждой поглядел на Глашу. Та вроде бы не заметила, занятая размышлениями: — Только ведь Аришка быстро проведает, покачаться не даст, да еще дразнилками замучает. Знаешь что, Егор Кузьмич, повесь-ка ты их…

Нет. Это все обдумать надо хорошенько. Иди, Егор Кузьмич, я к тебе попозже зайду.

— Когда?

— После. Как придумаю, так и приду. Хорошо?

— Ладно, — огорчившись, кивнул кузнец. — Только ты это, хватит меня Кузьмичом звать, а? Вместе ж на козах катались.

— Вспомнил! — засмеялась Глафира. — Когда ж это было! Ты теперь вон, вдвое меня выше стал, кулачище с голову. Дяденька.

Кузнец засопел, не нашел, что ответить, и неохотно поплелся восвояси.

Глафира же, продолжая рассуждать сама с собой, прикидывать, отправилась дальше. На условленной полянке ее уже заждались.

— Ну наконец-то! — воскликнула Наташа, завидев подругу. — Я думала, уж вовсе не придешь, ма шер.

Девушка служила горничной в усадьбе купца Перинина (она располагалась недалеко от Малых Мухоморов, на другом берегу озера) и от барышни своей, большой любительницы иностранной культуры, нахваталась разных непонятных словечек.

— О, мон дье! Ты вся в грязище! — ужаснулась девушка слегка потрепанному виду визави. — Что случилось?

— Пустяки, — махнула рукой Глаша, — В овраг свалилась. Но книжки целы, вот.

— Нонсенс! В овраг свалиться — это не пустяк. Наверняка ты себе что-нибудь сломала. А не сломала, так вывихнула!

— Глупости, — сказала Глафира, усаживаясь рядышком на ствол поваленной березы, очень удобно застрявшей в вилке соседней, У-образно растущей липы.