– А, может, они живы? – скорее для полемики, чем из хоть какой-нибудь надежды вопросил менестрель, прервав пылкий, но несвязный поток сознания безутешного отряга.

– Живы? – прекратив поиск подходящих для такого случая и такого человека проклятий, тот понурил рыжую голову и подавленно усмехнулся. – Живы… В этом Хеле горячем их спасти разве чудо могло… Ты веришь в чудеса, Кириан?

Менестрель прикусил вертящийся на языке ехидный ответ, задумался и медленно, будто нехотя, кивнул.

– Д-да. Верю. В добрые чудеса, Олаф. И иногда они даже происходят с теми, кто нам действительно дорог. Только редко…

– Тогда им самая пора произойти сейчас, – мрачно подытожил конунг и торопливо перенес внимание на двух всё еще не подающих признаки жизни друзей.

– Ну так что, люди-человеки? – ворчливо и устало вклинился Масдай в незаметно сходящий на нет разговор. – Куда теперь прикажете?

– А ты нуждаешься в наших приказаниях? – угрюмо хмыкнул конунг.

– Нет, конечно, – язвительно ответил пыльный шершавый голос, – но я получил хорошее воспитание, и оно мне диктует перед тем, как лететь, куда я хочу, сначала поинтересоваться, куда вам надо. Может, нам по пути.

– И куда тебе сейчас по пути? – уныло спросил гвентянин.

– Знаю я тут одно тихое славное местечко…

И ковер, не вдаваясь в подробности – не в последнюю очередь потому, что понимал, что пока его пассажирам не до них и даже не до него, направился туда, куда обещал.

Олаф же опустился на колени и склонился над неподвижными товарищами, при свете кособокой апатичной луны то ощупывая одного, то осматривая другого, то растерянно кусая губы, кряхтя и пожимая плечами, потому что курс молодого бойца Отрягии никакой скорой помощи на поле боя, кроме умения быстро отрубить конечность, укушенную ядовитым морским выползнем, не включал отродясь.

А в это время над крышами, переулками, площадями и двориками безмятежно спящего Шатт-аль-Шейха вместе со стремительным, одобрительно похмыкивающим в такт Масдаем неслась гневная Кирианова декламация:

Еще не видел Белый Свет

Такого наглого бесчинства!

Наказан должен быть Ахмет,

Поправший долг гостеприимства!

Ничтожный, жалкий лицемер!

Сын вероломства и обмана!

Вот комплекс неотложных мер

По наказанию тирана:

Казнить, повесить, сжечь мерзавца!

Четвертовать! Колесовать!

А если будет огрызаться,

По вые толстой надавать!

Отрезать уши! Дать сто палок

По мягким и другим местам!

Навечно занести в каталог

Негодных для туризма стран!

Сослать в Чупецк, лишить наложниц,

В законных жен их превратить!

И с помощью садовых ножниц,

Мужского естества лишить!

Я на твоей спляшу могиле,

Твоих костей услышу хруст,

Вдохну всей грудью запах гнили,

Пущу твой прах по ветру пылью,

Клянусь, не будь я Златоуст!..[12]

* * *

Когда по полу гостевого дворца пошла первая дрожь, девушки еще не спали.

Навалившись на взбитые подушки, они лежали, укрывшись одним покрывалом, и разговаривали.

Говорили недавние соперницы, а теперь боевые подруги, про многое: про любимых мужчин, про родителей и друзей, про детство и юность, про свои страны, далекие, невообразимые и экзотические в глазах друг друга, про путешествия, приключения, про придворный этикет и его нелепые ограничения, про стихи, поэтов, и про то, как славно было бы, если бы принцессам дозволялось открыто изучать медицину…

Как и Иванушка, Сенька и Эссельте поначалу подумали, что колебание земли им почудилось, или кто-то где-то невдалеке разгружал с возов или верблюдов каравана что-то очень тяжелое. И, как и Иванушку, второй толчок – неожиданно мощный и резкий – застал их врасплох.

С хрупнувшего опорами потолка посыпались на их головы и на кровать, подпрыгнувшую нервной лошадью, куски штукатурки и лепнины, и обе особы царской крови после секундного замешательства бросились к двери – спасаться самим и спасать других.

Дверь была заперта снаружи.

Несколько раз сыплющая отборными проклятьями царевна наскакивала с разбегу плечом на оказавшуюся неожиданно такой несговорчивой дверь, но без толку. Четвертый ее разгон был прерван в самом начале мыслью вернуться к их ложу, захватить прикроватный столик и использовать его в роли тарана. Но пока Серафима примеривалась, куда бы эффективнее приложить вектор силы инкрустированной столешницы, поминая своим более чем активным вокабуляром все природные катаклизмы на Белом Свете, новый толчок потряс комнату… И поперек дверного проема, туда, где царевна в обнимку с шедевром сулейманского краснодеревщика предстала бы через пару мгновений, с грохотом обрушились две колонны и бОльшая часть потолка. Так оказалась спасенной сенькина жизнь, но намертво заблокирована единственная дверь.

Что, по здравому рассуждению, делало теперешнее спасение сенькиной жизни явлением крайне временным и еще более крайне бессмысленным.

Из состояния огорошенного ступора Серафиму вывела трясущаяся от ужаса Эссельте: оба окна забраны частыми коваными решетками, ни снять, ни выдернуть которые она не смогла, да еще это землетрясение, да камни на голову и плечи, да руки трясутся не хуже любой земли…

– Не волнуйся. Сейчас потолок и стены обвалятся окончательно, – с истеричной жизнерадостностью предположила в ответ царевна, – и мы сможем спокойно через них перелезть и выбраться наружу.

Удариться в такой же истеричный смех сквозь рыдания принцессе не позволил лишь новый толчок, расколовший пол у нее под ногами, и вместо нервного хихиканья у ней успел вырваться лишь короткий взвизг.

Тонкие пальцы ее чудом вцепились в рваный край повисшего над расселиной ковра и крик резко оборвался, перейдя в неровные всхлипы и умоляющие междометия. Спасая подругу перед лицом неизвестной опасности, чтобы вернуть ее в опасность известную, Сенька отшвырнула стол, бросилась на живот, схватила Эссельте за руку, дернула что было сил… И сама загремела вниз головой в разверзшийся проем, столкнутая очередной конвульсией взбеленившейся земли.

В следующий момент поглотившая их трещина была закрыта сверху куполом, с оглушительным грохотом обрушившимся на пол, усеянный осколками и обломками былой роскоши. А летящие куда-то под откос чего-то девушки прокатились кубарем еще несколько десятков метров, пересчитывая по пути руками, ногами, ребрами и головами все ступеньки, зазевавшихся крыс и провалившиеся сверху куски покойных покоев и остановились в полной темноте и тотальной дезориентации, только налетев на резко изменившую направление стену.