женщина. На ней была элегантная кожаная маска с узкими прорезями для глаз и ноздрей и застегнутая молния на губах. Кроме маски на ней была черная мужская рубашка, застегнутая на все пуговицы, а ниже – ничего, не считая черных туфелек. У нее были изящные гладкие длинные ноги, сиявшие в полумраке комнаты, точно подсвеченные прожектором. Треугольник коротко подстриженных волос между ног был светло-коричневого цвета. Когда женщина опустила на стол серебряный поднос с горкой крошечных бутербродов, Бруно различил между ее коленей оранжевый отблеск камина. Благодаря мутному пятну его взгляд как будто был направлен вбок.

Две фишки Бруно лежали на баре, сведя на нет возможности для рискованной игры.

– После вас, – произнес Кёлер.

Он зажал в руке стаканчик с костями, не торопясь продолжать игру, которой он пожертвовал ради блистательного представления. Бруно взял с подноса треугольничек тоста без корки с креветкой, крошечной подковкой лежащей в облачке сливочного крема на салатном листочке.

– Благодарю, – произнес он, не обращаясь ни к кому конкретно, а вернее обращаясь одновременно к талии женщины, принесшей им канапе, и к ухмылке хозяина. И тут его взгляд упал на стоящий у ножки стула чемоданчик с комплектом для триктрака. Он откусил уголок бутербродика, но язык ощутил вкус не креветки, а сладкого сливочного крема. Он сунул остаток сэндвича в рот и запил глотком скотча. Его губы опять странным образом занемели, точно на морозе, хотя в комнате было довольно жарко.

– Видите ли, все дело в том, на чем сосредоточено внимание, – заметил Кёлер.

– Прошу прощения?

Богач без всякого смущения указал рукой на женщину.

– Когда лицо и грудь прикрыты, больше не на что смотреть. Вот она, головокружительная тайна, – прямо перед вами!

Бруно, кажется, понял, что тот имел в виду. Если бы Кёлер мог подать на серебряном блюде тело обезглавленной женщины, он бы так и сделал. Бруно пришло в голову: а можно было бы счесть актом солидарности, если бы он взглянул не на талию длинноногой женщины, а выше, если бы он попытался установить с ней контакт глазами сквозь маску, или эта попытка лишь обострила бы ее чувство стыда? Но в любом случае Бруно вообще не мог ни на что устремить взгляд: пульсирующая боль, сковавшая поначалу его виски, теперь переместилась на лоб, в точку между бровями, словно третий глаз – способный, в отличие от других двух, видеть реальность сквозь мутное пятно – тщился вылезти на поверхность лица.

– Можете ее потрогать, если хотите!

– Я буду это иметь в виду, – отозвался Бруно.

– Да-да, не стоит торопиться…

– Так мы играем? – раздраженно спросил Бруно, видя, как Кёлер снова встал из-за стола и отправился к фонографу. Немец поставил пластинку, настолько заигранную, что под иглой звукоснимателя она нещадно скрипела.

Женщина в черной рубашке молча отступила в сторону, держа поднос перед собой так, что он словно поделил ее туловище пополам, и полы рубашки не скрывали ничего ниже талии. Бруно мысленно представил серебряный прямоугольник в виде доски для игры в триктрак, а бутербродики – вытянутыми треугольниками пунктов. Ни одно из подношений Кёлера его не привлекло, ему хотелось лишь одного – играть, вернуться к костям и фишкам, которые были единственным, что интересовало его в этот вечер. Ясное дело, он вел себя невежливо. Но и Кёлер делал все исключительно ради его забавы, освобождая гостя от всех обязанностей кроме одного – вытянуть из Кёлера денег.

Но сегодня вечером что-то пошло не так. Джазовая пластинка визжала и кудахтала. Кёлер хищно прыгнул на стул, схватил стаканчик с костями, энергично потряс им и выкатил на доску две шестерки. Его фишки скользнули мимо несостоявшегося прайма Бруно. И когда Кёлер предложил удвоить ставку, Бруно согласился.

– Бикс Бейдербек! – крикнул Кёлер.

Богач, подумал Бруно, явно вспомнил какую-то мудреную колкость на родном языке[11].

– Давайте еще раз! – пробормотал Бруно.

– Конечно! – осклабился Кёлер.

Но странно: он встал и, в то время как Бруно расставлял фишки на исходные позиции, вернул иголку фонографа к началу пластинки. Женщина тем временем продолжала неподвижно стоять с подносом, и ее голые ноги, озаряемые оранжевыми всполохами тлеющих углей в камине, покрылись гусиной кожей. А Бруно теперь согрелся. Кёлер вернулся к столу, бросил кость, чтобы начать игру, и крикнул ей:

– Подойди ближе!

Она шагнула вперед, держа перед собой поднос, на котором сложенная из бутербродиков пирамида осталась нетронутой, за исключением одного треугольничка, съеденного Бруно. И он почувствовал, что, если его сейчас овеет сильным запахом укропа, он извергнет съеденный треугольный тост с креветкой прямехонько на его место в пирамиде. Он получил право начать партию благодаря слабому преимуществу выпавших четыре-одно, но воспользовался им, чтобы двинуть вперед разные фишки. Кёлер тотчас принялся бить по ним в ходе беспорядочной блицатаки. Теперь они с Бруно оказались в зеркальных позициях. Кёлер вел себя непредсказуемо.

Бруно, машинально обернувшись на женщину, вдруг понял, что ее губы шевелятся под черной кожей, туго стянутой молнией. И как прикажете это понимать? Бруно должен прочитать ее послание по губам? Она молит его о помощи? Нет, нельзя быть наивным. Она профессионалка – как и сам Бруно. И это Берлин. Тут существуют традиции, которые он должен принять как само собой разумеющееся. Тогда что это? Предупреждение? Хозяин дома все еще не притронулся ни к одному бутербродику. Неужели он отравил Бруно?

Кёлер завершил партию «гаммоном» – двойным выигрышем. Фарт Бруно – вот что было отравлено. Его деньги, которые, впрочем, никогда не принадлежали ему, да и по сути не были деньгами, испарились. Он даже остался немного должен. Он плохо соображал, что происходит. В его голове роились числа, но проигрыш в общем был невелик. Игра джентльменов, на товарищеских условиях, которые были прекрасно известны Бруно: акула, кит. Бруно надо взять себя в руки и продолжать игру. Тут не могло быть как недавно в Сингапуре, он бы этого не допустил. Он же взбунтовался против Фалька, сбежал в Европу, и теперь надо все исправить, надо продолжать этот игровой вечер, снова отыграть свои деньги. При таких ставках игра не слишком затянется. Он выбросил кость, чтобы начать очередную партию, и посмотрел, что выпало: три очка.

Кёлер протянул руку, вроде бы к подносу с бутербродиками, но нет: он потер пальцами ягодицы женщины, словно они были его талисманом, и подпел горячечной мелодии, которую виртуозно извлекал солист из трубы. Затем он выбросил кость, и на ней тоже выпало четыре, он получил право первого хода и бросил две кости. Бруно, точно ужаленный змеей, не сумел побить его