— Да ты не понимаешь, как он был одет! Ты знаешь, что такое телогрейка? А валенки? С галошами? А шапка-ушанка на голове?

— Ну и что такого? Почему это человек не может быть одет в свою национальную одежду? Почему арабам можно ходить во всяких там диздашах, индианкам — в сари, африканцам — в своих разноцветных балахонах, как там они называются, а русскому человеку нельзя даже надеть телогрейку или ушанку с галошами?

— И ты считаешь, что телогрейка — это наша национальная одежда? — взвыл Сашок, но потом только рукой махнул — разве объяснишь что-нибудь этим англичанам?

Жить с ними Сашку, прямо скажем, было нелегко. Но, с другой стороны, и на своей исторической родине, в городе Москве, ему тоже ничего особенно не светило. И в былые-то времена ему там было не слишком вольготно и сытно. Ну а теперь прибывающие из России рассказывали такие ужасы и страсти про жизнь «по понятиям», что Сашка, с его гнилым интеллигентским характером, от одной мысли о возвращении на родину оторопь брала. Да и к Ане-Маше, при всех ее странностях, он все же сильно привязался. Если бы только отсоединиться как-нибудь от ее родителей… А то в их присутствии она делается какой-то чужой, какой-то… слишком англичанкой, вот!

В чем, правда, состоит «английскость», Сашок вряд ли взялся бы сформулировать. Когда в редкие приезды на родину его прямо спрашивали об этом друзья, он говорил: «Понимаете, моя жена, Аня-Маня, пишет изумительные стихи и песни. Но если я застаю ее за сочинительством, она норовит притвориться, что она пишет письмо в местный совет… Потому что вроде как стыдно выделяться или претендовать на что-то особенное. Похвастаться совершенно ничем нельзя, ну кроме разве что успехов в садоводстве или разведении каких-нибудь экзотических растений… а нормальному человеку ведь похвалиться чем-то — ну хотя бы перед близкими родственниками — иногда так хочется… Ну и, конечно, знаменитое английское лицемерие — это в общем-то и не лицемерие даже, а какой-то свод неписаных и очень сложных правил…»

Почему надо улыбаться, когда на душе скверно, и сидеть с постной рожей, когда радуешься, Сашок понять не мог. Не понимал, но научился это великое английское свойство уважать. Потому как это очень даже непросто, добиться такого контроля над собой. Нечто сродни самообладанию йогов и самураев. Называется «правило жесткой верхней губы». У обычных людей от сильных эмоций губа эта начинает подрагивать. У английского джентльмена эта часть лица должна быть абсолютно неподвижной в любых ситуациях. В любых! Никаких исключений. Какая бы физическая или душевная боль тебя ни терзала, какие бы страсти темные или светлые ни бушевали бы внутри, наружу ничего не должно выплескиваться. Даже страха смерти показать никак нельзя. Особенно страха. Никаких нет обстоятельств, разрешающих верхней губе утратить каменную неподвижность. Такое вот лице-мерие. Лице-действо. Вернее, лице-недейство.

Непоколебимость английских губ демонстрируется сколько угодно в повседневной жизни, напрягая и порой утомляя свидетелей-иностранцев. Но самые знаменитые эпизоды были связаны с войнами. Например, жесткая губа демонстрировалась во время Крымской войны, осенью 1854 года, изумленным Федюхинским горам и русским артиллерийским расчетам в Южной долине Балаклавы. Бригада легкой кавалерии, почти семьсот человек, в их числе всякие лорды и бароны, представители самых знатных семей страны, скакала прямо на русские пушки, зная, что атака бессмысленна и скачут они на верную погибель. Раз приказ, хоть и нелепый, отдан, его надо выполнять. Нельзя же, в самом деле, ставить командование в глупое положение? Не по-джентльменски это! И самое главное, конечно, — вида не подать, гордо и прямо держаться в седле — с невероятно твердой верхней губой. Ну на смерть скачем, что же особенного? Не повод распускаться и что-то такое на лице показывать.

А сто лет спустя Первый батальон Глостерского полка почти весь был истреблен китайцами во время Корейской войны. Еще бы — китайцев-то было раз в двадцать больше. Целая дивизия — против одного батальона! Британцев оставили отбивать атаки этих многократно превосходящих сил противника в совершенно безнадежной позиции на реке Имджин. Но для британцев важнее всего было — вида не подать. Не распуститься, не впасть в истерику. Полное хладнокровие продемонстрировать. Поэтому когда американский генерал позвонил командиру глостерцев по полевому телефону и спросил, как дела, тот отвечал совершенно спокойным, чуть ли не равнодушным тоном, что положение «довольно липкое» — «pretty sticky». «Липко» на тогдашнем английском жаргоне значило: неприятно, тяжко. Ну а что же американец хотел? Чтобы английский джентльмен позволил себе эмоциональный всплеск? Чтобы голос у него дрогнул? Слова употребил резкие? Типа: катастрофа у нас тут, полный конец приходит, еще немного, и не с кем тут будет по телефону разговаривать? Ну уж нет, это просто неприлично!

А американец — человек вульгарно прямолинейный, английских недосказанностей не понимающий, удивился, но решил: ну, значит, ничего страшного. Преувеличивает, выходит, разведка, сообщающая о массированной китайской атаке на британские редуты. Подумаешь, некоторая «липкость». Британцы дрались героически и сумели отбить несколько первых волн. Но потом некому стало отбиваться: из шестисот пятидесяти человек шестьсот двадцать два были убиты или тяжело ранены и взяты в плен. Подкреплений, которых их командир вежливо, как бы между прочим, просил, так и не дождались.

Сашок не знал, что и думать про все это. Ему казалось, что его английские собеседники как-то странновато эти истории рассказывают. С одной стороны, слышится некая ирония: дескать, ну да, глупо как-то так погибать. Такие мы странные люди. Не слишком рациональные. Но тут же и элемент гордости и восхищения проскальзывает: вот какая жесткая верхняя губа была у тех наших джентльменов! Погибая, не унизились.

Довольно долго Сашок и Анна-Мария сидели молча, не глядя друг на друга, и Сашок уже собирался встать и отправиться спать, когда жена вдруг сказала примирительно:

— Знаешь что? Дай объявление в русскую газету. В «Лондон-инфо»! Или в «Пульс-ЮКей», или в «Англию»!

Анна-Мария считала страшно важным, чтобы Сашок получал информацию о жизни русской общины в Лондоне, и потому регулярно покупала ему одну из этих двух еженедельных газет (а то и обе сразу), сэкономив на чем-то полтора фунта (Сашок подозревал, что на обеде, хотя она в этом не признавалась).

Если бы Анна-Мария была русской девушкой, Сашок непременно поцеловал бы ее в этот момент. Мало того, будучи русской, она бы этому поцелую обрадовалась и, может быть, даже поцеловала его в ответ. Но с англичанкой это было немыслимо.

А потому Сашок решил показать, как здорово осваивает он местные манеры, и сказал ледяным голосом: «Do you really think so?» То есть буквально: «Ты и в самом деле так думаешь?» А в действительности, в переводе с диалекта намеков и недосказанностей: «Ты уверена, что не сморозила глупость?»

Будучи англичанкой, Анна-Мария все поняла правильно. И бровью не повела, уверенно закивала головой. То есть йес, именно это я и утверждаю. «Well…» — сухо согласился Сашок. И следующие полчаса они провели, пытаясь сформулировать текст объявления.