Мэрили помахала листком бумаги.

– Я сегодня заполню и завтра передам через Лили. А в субботу принесу десерт.

Все улыбнулись, помахали на прощание, и Мэрили пошла к машине, но внезапно вспомнила кое-что еще.

– А можно привести на вечеринку сына? Боюсь, за ним некому будет приглядеть.

Хизер широко улыбнулась:

– Конечно! Братьям и сестрам на моих вечеринках всегда рады. Места всем хватит.

– Отлично. Еще раз спасибо.

Попрощавшись, Мэрили села в минивэн, набрала номер родителей. Блютуз-гарнитура осталась в другой машине, и она чувствовала себя пещерным человеком, проезжая мимо других мамочек и улыбаясь, не имея возможности помахать, потому что обе руки были заняты.

С девятой попытки она наконец дозвонилась. У родителей был только городской телефон – они считали смартфоны мимолетным повальным увлечением последних десяти лет.

– Мама, привет, это Мэрили.

– Я знаю. Только ты одна и можешь позвонить в такую рань.

Мэрили глубоко вздохнула, взглянула на розовый подарочный пакет и захотела заглянуть туда раньше, чем приедет на парковку.

– Я тебя разбудила?

– Нет, конечно. Я всегда рано встаю. Просто не настроена на разговоры в такое время.

– Прости. Я ненадолго. Помнишь, когда я была маленькой, ты пекла такие чудесные кексы с арахисовым маслом, и мы брали их с собой в Тайби?[3] Лили идет на вечеринку, и я хотела, чтобы ты…

– Нет. И ты знаешь, почему. Я сильно и неприятно удивлена, что ты вообще об этом спрашиваешь.

Мэрили вспомнила курсы для будущих мам, где учили правильно дышать, и несколько раз вдохнула и выдохнула, чтобы голова перестала кружиться.

– Мама, ради всего святого, это только кексы. Они такие чудесные. И это было так давно…

– Поздравляю, у меня разболелась голова. Спасибо, Мэрили, что напомнила про Тайби и всю эту мерзость.

– Почему мерзость, мама? Было много хорошего, и я надеюсь, ты вспомнишь…

Она услышала шуршание, а потом голос отца:

– Мэрили? Как не стыдно, у мамы из-за тебя разболелась голова. Я надеюсь, вы не развод обсуждали? Ты знаешь, как ее это задевает. Думаю, нам лучше подождать, пока ты успокоишься и сможешь говорить о чем-то другом. До скорого, Мэрили. Созвонимся.

Мэрили бросила трубку прежде, чем услышала гудок. Выехала на обочину – руки тряслись, и она не доверила бы им крутить руль. Еще несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула, вспомнила о пакете, и это ненадолго отвлекло. Открыв как можно аккуратнее, чтобы Лили ни о чем не догадалась, заглянула внутрь.

Она ожидала увидеть в пакете бутылочку мыльных пузырей и пачку чипсов или печенья, но вместо того вытянула черно-белую подарочную карту «Сефоры»[4] на двадцать долларов. Мэрили захотелось позвонить какой-нибудь подруге и обсудить, очень ли подходит этот сюрприз для десятилетней девочки и не нужно ли купить что-нибудь в подарок Колину на случай, если представительница его родительского комитета не окажется столь же щедрой. А потом осознала, что всех своих старых друзей оставила в той жизни, где у нее были муж и дом.

Не то чтобы у нее были по-настоящему близкие друзья со времен школы или колледжа. Эти остались далеко позади вместе с родным городом и старыми воспоминаниями. Она всегда слишком много работала и поэтому не смогла подружиться с мамами других детей. Она работала не потому, что не хватало денег, а потому что не хотела зависеть от мужа, как ее мать от отца. Но, как не раз подчеркивала ее мать, вот до чего довела эта независимость.

Она глубоко вдохнула, содрогнувшись всем телом, почувствовала, что дрожь в пальцах отступает, перевела взгляд на пол под пассажирским сиденьем, где стояла маленькая коробка со старыми картами – очевидно, она забыла ее здесь, когда разгружала вещи. Взяла ее, поставила себе на колени и ощутила желание достать любую карту и отправиться по ней в неизвестном направлении. Этого она, конечно, сделать не могла, ведь у нее были Лили и Колин – лучшее, что подарила ей жизнь, – и сильное подозрение, что она нужна им не меньше, чем они ей.

Но, снова выезжая на проезжую часть, она по-прежнему держала на коленях коробку с картами, напоминавшую ей – ничто не остается прежним, и не важно, замечаем мы это или нет.

Душка

Прищурившись, Душка посмотрела на свое отражение в зеркале над обеденным столом, аккуратно нанесла помаду. Вплоть до того самого дня, когда решила больше не вставать с кровати, мать Душки приводила себя в порядок перед этим самым зеркалом каждый раз, прежде чем выйти из дома. Астрид всегда напевала себе под нос, даже когда красила губы. Печальные песнопения, как говорил папа, – мелодии всегда были грустными. Он произносил эти слова как обвинение и смотрел на маму так, словно ожидал извинений. Воспоминание ожгло, как пощечина, рука Душки задрожала, и пришлось ее опустить. Ей всегда казалось, со временем воспоминания выцветают. Потом она поняла – только хорошие. Плохие становятся все острее – они словно лезвие ножа, прижатое к коже, готовое резануть, если начнешь вглядываться слишком пристально.

Душка надолго закрыла глаза, и ей показалось, она слышит рев мулов в полях, чувствует запах дорожной пыли, летящей из-под обитых железом колес повозки с сеном. До ее слуха снова донесся звон разбитого стекла среди сонной тишины, шлепанье босых маминых ног по полу. Резко выкрикнутое имя.

Эхо прошлого – как тень, которая остается еще долго после того, как скроется солнце. Душка раскрыла глаза, стараясь сосредоточиться на своем отражении. Хлопковые поля не распахивали уже целую вечность, мулы умерли давным-давно. Астрид ушла в лучший мир больше шестидесяти лет назад. Душка подалась вперед, часто моргая, уставила взгляд сквозь очки в старое зеркало. Женщина, глядевшая оттуда, – не она. Ее волосы не могли так поседеть, кожа – так сморщиться. Астрид говорила – у Душки такой сильный характер, что она никогда не изменит своей позиции. Может быть, время где-то прячется и тайно сматывает нить, отделяющую нас от незнакомого лица в зеркале. Она взглянула на блюдо с кексами, стоявшее на обеденном столе, задумалась, зачем испекла их и почему. В юности она всегда была ужасной сладкоежкой. Но, забрав золотистые волосы и способность видеть в ночи, время изменило и вкусовые привычки. Это обескураживало. Это было несправедливо – дожив до возраста, в котором не нужно больше беспокоиться о фигуре, она вдруг разлюбила сладкое. Если можно было бы как-нибудь связаться с Небесной канцелярией, она потребовала бы объяснений.

Бессонница была еще одной шуткой Отца Времени над стариками. Уже много лет назад она просыпалась в три утра и читала Библию, или новейший роман Харлана Кобена, или еще какой-нибудь триллер, который видела в числе новинок библиотеки Милтона. Но вчера она вместо этого взялась печь кексы. Хотя она решила не иметь ничего общего с новыми жильцами, ее мысли все-таки крутились вокруг молодой разведенной женщины и двоих ее детей. В Мэрили Данлап было что-то родное, некие печаль и страх, и развод был здесь ни при чем. Многие люди, глядя на нее, упустили бы из вида эту особенность, но у Душки был большой опыт, и она видела людей, особенно запуганных.