— Вполне, — сказал Невейзер.

— Но учти! — вперился Вдовин в Невейзера. — Тебе первому показал — и тебе последнему! Пусть эта тайна умрет в тебе. Иначе... Здесь, как сам понимаешь, тебя никто не отыщет!

— Очень мне нужно кому-то рассказывать, — сказал Невейзер, уклоняясь от белого взгляда Вдовина.

— Клянись! — Тот схватил заветную зловещую книгу из ларца. — Ложь руку на книгу и клянись!

Господи, куда меня занесло? — подумал Невейзер. Может, у них тут где-то и в самом деле радиоактивные отходы захоронены и влияют на людей, сделав их аномальными? Один в казацких одеждах разгуливает, доя коров и рассуждая о сексуальных приметах доярок, видимых в процессе их доярочьей работы, другой бункер выкопал, попугая дрессирует песни петь... В такой-то обстановке как не случиться преступлению? Но если Вдовин — псих, то перечить ему бесполезно: этим лишь раздразнишь его.

— Клянусь, — сказал Невейзер, подавляя усмешку.

— Нет, ты серьезно клянись, подлюка! — прошипел Вдовин голосом Петруши. — Клянись матерью, если она у тебя есть и жива!

— Клянусь матерью... и ладно, хватит! — сказал Невейзер, положив ладонь на книгу и тут же убрав ее.

— То-то же! Ну, нечего прохлаждаться. Время не ждет!

Они вылезли наверх и еще раз наверх.

Вдовин достал второй стакан, налил себе и Невейзеру из бутылки с надписью на этикетке «777» — воспоминания юности ворохнулись в Невейзере при виде этого давно исчезнувшего из продажи напитка.

— Портвейн из стратегических запасов! — объяснил Вдовин и на закуску вскрыл банку консервов: килька с овощным гарниром, простая, но замечательная вещь, которой тоже уже давным-давно не видел Невейзер.

— Оттуда же, из запасов, — прокомментировал Вдовин закуску и угостил первым делом Петрушу, приказав: — Баньку!

— Хорошшшшо пошшшшла! — предварительно прошипел Петруша и мощно, сильно, хрипло запел:

Протопи ты мне баньку, хозяюшка,

Раскалю я себя, распалю...

Вдовин дернул полный стакан и пригорюнился.

Сейчас плакать будет, подумал Невейзер.

Но Вдовин слушал сухо, мужественно.

И Невейзеру выпить бы да уйти, а он вдруг задал Вдовину вопрос, которому сам удивился, словно вопрос этот возник помимо его воли:

— А почему, позвольте вас спросить, вы вдруг стратегические запасы стали расходовать? Нелогично как-то. Пополнить их по нашим временам непросто!

Вдовин цыкнул на попугая, но тот продолжал петь — с душевной мукой и сластью, закатывая глаза. Тогда Вдовин набросил на клетку платок.

— И зачем, спрашивается? — послышалось из-под платка. — Зачем эти трюки? Попка-дурак, подумает, что ночь настала, спать пора! А попка не дурак, попка понимает! Иссстопи ты мне баньку, хозяюшшшшшшка-а-а!

— Убью! — заорал Вдовин, и это на попугая подействовало эффективнее платка.

— Значит, — вкрадчиво обратился Вдовин к Невейзеру, — я для гостя уже и запасы свои тронуть не могу? Значит, я гостю оказываю уважение, а он к этому проявляет подозрительность?

— Вино у вас до меня было и консервы тоже, — указал Невейзер на пустые банки.

— Так! Хорошо! Согласен! И какие выводы ты из этого выводишь?

— Да никаких, я так просто.

— Нет, брат! Я тебя насквозь вижу! Ты решил: если Вдовин запасы уничтожает, значит, не понадобятся они ему, значит, он на что-то такое решился, после чего ему уже ничего не понадобится! Ты почему про Катю спрашивал? Какое тебе до этого дело? Тебе, постороннему человеку? А?

— Крррыть нечем! — раздалось из-под платка так разбойничьи, так пиратски, словно попугай попал к Вдовину непосредственно от капитана Флинта из любимых детских книг. Но не до воспоминаний о любимых детских книгах было: Вдовин поднимался, пристально глядя в глаза Невейзеру и ища рукой горлышко бутылки. Невейзер вскочил и, поскольку сидел ближе к окну, а не к двери, то в окно и выпрыгнул. Следом вылетела бутылка. Он ожидал погони и осматривался, чтобы крикнуть кого-нибудь на помощь. Но услышал из избушки:

— Приступим. Сон. Ну!

— Сон мне: жжжжжжжжелтые огни, и хррррррррриплю во сне я, — не хуже самого Высоцкого запел зарыдал попугай.

Невейзер уловил в себе отчетливое желание перекреститься и даже поискал глазами, нет ли где креста над церковью. Но креста не увидел, а увидел спешащего к нему Рогожина.

— Пошли, пошли! — кричал Рогожин. — Я тебе такое покажу!

Он выглядел крайне возбужденным.

Уже нашел объект, подумал Невейзер. Или уже радиация действует. И сам не верил своим мыслям.

Рогожин привел его в сельский Дом культуры, прямиком в зал, где репетировал девический хор под руководством тонкого и вдохновенного молодого человека.

— Видишь? Видишь? — спрашивал Рогожин.

Что ж, Невейзер видел: девушки, количеством около пятнадцати, все примерно одного возраста, лет восемнадцати — двадцати, все стройны и миловидны, а если честно сказать, красивы, и это было как-то даже чересчур. Невейзер понял, что привело Рогожина в такое состояние. И не только, пожалуй, красота девушек. Чистота и простота были в их поющих глазах. Невероятная чистота, невероятная простота — и ничем они не показали, что увидели вошедших молодых мужчин.

Рогожин всматривался в каждую поочередно, ерзал как на иголках и не выдержал, выскочил из зала.

— Хоть любую бери! — кричал он. — Ты видел! Любую!

— Не дадут, — лениво поддразнил его Невейзер.

— Дурак! — обиделся Рогожин. — Я разве про это?

— А про что?

— Нет, и про это тоже, — честно согласился Рогожин. И вдруг с тоской промычал: — А ведь облом мне тут полный! Чувствую — облом!

Но тут же взял себя в руки.

— Посмотрим. Всякое бывало. Помнится, года два назад выбрал я тетку невесты, особу зрелую, голодную, а там еще сестренка жениха была, но я на нее только поглядывал и скромно вздыхал: пятнадцать лет, глазки ангельские, всех дичится, щечки рдяные...

— Я знаю, чем это кончилось, — прекратил Невейзер.

— Врешь, я не рассказывал!

— А я знаю.

— Ладно, — сказал Рогожин. — Там баньку обещали. Пойдем в баньку.

Банька у Ильи Трофимовича Гнатенкова была замечательная: с мягким паром, с дубовыми веничками. Оказывая особое уважение гостям, он сам парился с ними. Хоть невысока была банька, а было все ж три широких ступени полка, Илья Трофимович посидел сначала на нижней, потом, поднявшись на вторую, попросил себя похлестать — и Рогожин охаживал его не менее получаса, потом Гнатенков слез, ополоснулся холодной водой и забрался на верхнюю, где совсем уж адово пекло. Рогожин повторил его действия, а Невейзер со скукой сидел внизу, потея.