немногих, аккуратно посещал школу, готовил уроки. Дома он собирал коллекцию старинных денег, имел велосипед, — вещи в интернате невиданные! Ванька Губан уважал таких ребят, немного лебезил перед ними и даже иногда угощал макухой без отдачи. Исанова он поселил в своей палате, охотно слушал в его пересказах романы Майн Рида, Луи Жаколио, капитана Мариэтта. И Андрей держался с Ванькой на равной ноге, немного свысока: он презирал жадность и ростовщичество.

Выйдя сейчас из столовой, Исанов с комическим видом пожал плечами и отрицательно качнул подбородком. В другое время Ванька бы только засмеялся, похлопал Исанова по плечу и предложил еще хоть фунт макухи. Сегодня же он был слишком обозлен базарным происшествием, поведением должников и не ответил на шутливый жест Исанова. Губан хотел было отвернуться, пропустить Исанова, но вдруг его острые выпуклые глаза стали пронзительными: в дверях показался Христоня Симин. По его бледному, замкнутому лицу Губан догадался, что Христоня сдержал свое слово — съел хлеб. Злоба вспыхнула в Губане, руки его задрожали, сжались в кулаки, в горле пересохло. Зная, что Симин смотрит на него, Губан вдруг резко преградил Исанову дорогу и громко, пренебрегая тем, что его из столовой может услышать воспитатель, спросил:

— Вынес?

Исанов еще раз пожал плечами.

— Увы, мой друг…

— Почему?

— Добрый цербер Андрей Серафимович заметил, как я прятал хлеб в рукав, и заставил после обеда съесть пайку.

Это была правда. Зная привычки ребят менять хлеб на макуху, воспитатель и дежурный по столовой зорко следили за тем, чтобы воспитанники съедали его за обедом. Должники, уловив момент, прятали хлеб за пазуху, спускали в кальсоны, завязанные у щиколоток матерчатыми оборочками. Начальство знало и об этом. Перед дверью многих обыскивали и, найдя хлеб, заставляли съесть его тут же.

Если соседи по столу подтверждали Губану, что такой-то интернатец сделал все возможное, чтобы пронести пайку, но его «подловили», Ванька прощал кабального, предупреждая, чтобы в ужин отдавал, как хотел: умеешь занимать, умей и расплачиваться.

На этот раз у Губана не было причин не поверить Исанову, но сзади шел Симин, и это меняло дело.

— Но ты же обещал отдать! — напористо сказал Губан.

— О, конечно, — согласился Исанов и сделал патетический жест.

— Так что ж: брать умеешь, а отдавать разучился?

Исанов удивленно поднял красивые темные брови. Свой заячий треух он держал в руке, каштановые волосы его крупным завитком падали на крутой лоб. Ввиду отсутствия дров, угля, обедали одетыми, и Андрей Исанов был в теплой куртке на меху, в рыжем башлыке с позументами. От еды лицо его раскраснелось.

— Я же тебе сказал, Иван: накрыл воспитатель, спроси у пацанов. Не понял, что ли? Тогда пошел к черту, — вдруг вспыхнул он. — Чего ты вообще привязался? Думаешь, зажму твою пайку? Отдам в ужин или из дому принесу замену.

Ребята притихли и молча, напряженно следили за спором. Очевидно, все, кроме Исанова, понимали, что он случайная жертва, что Губан просто хочет вконец запугать Симина и достиг этого: Симин, весь белый, как зачарованный, смотрел на происходящее.

И тогда Губан с присущей ему решительностью яростно процедил сквозь зубы:

— Забыл уговор, товарищок? Взял — верни, не вернул — получай законные.

И влепил Исанову звонкую оплеуху.

От неожиданности Исанов растерялся. Он не успел еще прийти в себя, как Губан так же сильно и резко ударил его по другой щеке. Исанов заслонился обеими руками, попятился. Отведя руки бывшего гимназиста, Губан еще, хотя и тише, смазал его по лицу. Видимо, теперь он считал наказание достаточным.

Тогда Исанов вдруг остановился и крикнул во весь голос:

— Чего лезешь? Какое ты имеешь право драться? Хам!

— Хам? Вот я тебе еще дам!

Губан широко размахнулся, Исанов сумел уклониться от удара.

— Чего лезешь своими грязными руками? — продолжал он кричать. — Привык издеваться над слабыми! Сколько народу моришь голодом! Революция отменила ростовщиков. Не смей меня трогать, негодяй!

Веснушчатое лицо Губана посерело, он пригнул голову и коротким, страшным ударом кулака под челюсть свалил Исанова на пол.

Христоня Симин застыл у двери, не в силах оторвать глаз от рассвирепевшего Губана. Синеватые губы Христони кривились, он точно силился что-то сказать и весь дрожал. Ребята смотрели угрюмо. Все были возмущены поведением Губана, и даже веселый, незлобивый Васька Чайник пробормотал: «Ох, гад! Совести нету».

Исанова любили. Он был немного насмешливым, но отзывчивым товарищем, если чего ел, никогда не отказывал поделиться кусочком, охотно помогал отстающим готовить уроки. Те, кто сидел с ним за столом, видели, что Исанов и не думал хитрить с хлебом, то есть прятать так, чтобы заметил воспитатель. Андрей не хотел сваливать вину на него: мол, Ангел Серафим заставил. Пайку у Исанова обнаружили в рукаве, уже при выходе из столовой. И Симин тоже не был виноват: сам председатель исполкома Кирилл Горшенин за обедом взял его хлеб и покрошил в суп, чтобы не мог вынести.

Губан и сам почувствовал, что своей расправой резко настроил против себя весь интернат. Ребята очень чутки к правде и менее взрослых склонны к сделке со своей совестью. Все они прекрасно понимали, что Губан дерет с них шкуру, но они также понимали и то, что никто не заставляет их лезть к нему в кабалу. В чем они могут обвинить Губана? Он не пускает младших ребят на базар менять хлеб на макуху? Эта обязанность возложена на него заведующей Дарницкой. Взимает громадные проценты? Зато всегда может «выручить» пайкой хлеба, мяса, куском макухи. Раздает слабым затрещины? Это право сильного: такова жизнь. Однако зачем же бить невинного? И вот когда человек, угнетающий массу, совершает такой явно несправедливый поступок, ему немедленно вспоминают все обиды, атмосфера накаляется и общий протест грозит вылиться в бунт.

Губан был слишком уверен в убедительности своих кулаков и об этом не думал. Но, как все хитрые и осторожные люди, он сознавал, что толпе иногда надо уступить. Он больше не тронул Исанова и отошел, бросив напоследок:

— В другой раз будешь держать слово.

Из толпы угрюмо ответили:

— Тебе ж сказали: Исанчик ни при чем.

— Я сам свидетель, — громко вставил Ахилла Вышесвятский. — Своими ушами слыхал, как Горшенин говорил дежурному воспитателю: «Обыскивайте тех, кто не ест хлеб».

Он тоже, вместе с Исановым, жил в Губановой палате, и эта расправа, видимо, произвела на него тяжелое впечатление.

Губан посмотрел на Вышесвятского и промолчал.

Зато не промолчал поднявшийся с пола Исанов. Щеки его были в слезах, кровь из носа бежала по губам, подбородку. Сжав кулаки, он кинулся к Губану:

— Нет, за что ты меня побил,