litbaza книги онлайнСовременная прозаЭлизабет Костелло - Джозеф Максвелл Кутзее

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 3 4 5 6 7 8 9 10 11 ... 61
Перейти на страницу:

Он видит, как декан и члены жюри увиваются вокруг матери, чтобы загладить инцидент: столько сил и денег вложено в это мероприятие, что, естественно, им хочется, чтобы у нее остались приятные впечатления и от них, и от колледжа в целом. Однако вполне вероятно, что они уже прикидывают, как бы на очередную премию в следующем 1997 году выбрать более достойного, более уверенного в себе кандидата.

Пропустим остаток приема в фойе и перенесемся в гостиницу.

Элизабет Костелло отправляется спать. Некоторое время ее сын смотрит у себя телевизор, потом ему это надоедает. Он спускается вниз, и первой, кого он встречает, оказывается та самая Мёбиус, которая беседовала с Элизабет в радиостудии. Она приветственно машет рукой, подзывая его. Мёбиус не одна, но ее спутник вскоре прощается, и они остаются вдвоем.

Джон находит ее привлекательной. Одевается со вкусом, совсем не так, как принято в ученых кругах; волосы длинные, светлые, с золотистым отливом. Спина прямая, плечи развернуты. Время от времени она небрежным жестом отбрасывает со лба пряди, и это получается у нее по-королевски величественно.

Они не говорят о событиях вечера. Они начинают беседовать о возрождении роли радио как проводника культуры.

— У вас получилось интересное интервью, — замечает Джон. — Я знаю, что вы написали о моей матери книгу, но, к сожалению, не читал ее. Как вы пишете о ней — хорошо или плохо?

— Скорее, хорошо. Для нашего поколения Элизабет Костелло была ключевой фигурой. Моя книга не о ней одной, но именно ей я отвела много места.

— Ключевой фигурой? Для всех вообще или только для женщин? Во время интервью у меня создалось впечатление, что для вас она прежде всего либо женщина-литератор, либо та, которая пишет для женщин. Будь она мужчиной, вы бы по-прежнему считали ее ключевой фигурой?

— Будь она мужчиной?!

— Ладно: что, если мужчиной были бы вы?

— Я? Ну, не знаю. Я никогда не пыталась стать мужчиной. Если попробую, обязательно дам вам знать.

Оба улыбаются. Определенно, что-то между ними происходит.

— Но моя мать побывала мужчиной, — продолжает он гнуть свою линию. — Она и собакой была. У нее врожденный дар перевоплощения, дар вживаться в иную сущность. Я прочитал все ее книги, и мне ли этого не знать. Разве наивысшее достоинство литературного произведения не состоит в том, чтобы заставить читателя забыться, заставить его прожить чужую жизнь?

— Может быть. Хотя ваша мать всегда и везде остается женщиной. И что бы она ни делала, она делает это чисто по-женски. И в персонажах, ею созданных, она присутствует как женщина, а не как мужчина.

— Я этого не нахожу. По мне, так мужские характеры у нее получаются вполне достоверными.

— Не находите, потому что не в состоянии это сделать. Для этого нужно быть женщиной. Мы понимаем друг дружку с полуслова. Вы утверждаете, что ее мужские характеры достоверны? Что ж, тем лучше. Только это все равно лишь блестящая имитация. Женщины куда больше способны к мимикрии, чем мужчины, это у нас от рождения. Да и к пародии тоже. Мы делаем это тоньше, нежнее.

Она улыбается. «Поглядите, какой нежной могу быть я», — словно шепчут ее улыбающиеся губы. Мягкие, сочные…

— Если она и пародирует, то я этого не замечаю. Вероятно, для меня это слишком тонкая материя.

Длинная пауза.

— Так, значит, вы серьезно убеждены, — прерывает он молчание, — что мы, мужчины и женщины, движемся по жизни параллельно и наши пути на самом деле никогда не пересекаются?

Теперь их беседа уже вовсе не о литературе. Да и раньше это был не более чем предлог.

— А вы сами-то как считаете? — произносит она. — Что подсказывает вам ваш личный опыт? И разве это так уж скверно, что мы разные? Будь мы одинаковыми, что стало бы с влечением?

И она смотрит ему прямо в глаза. Его ход. Джон поднимается с места; она ставит стакан на стол и тоже встает. Он берет ее за локоть, и при этом прикосновении его словно бьет электрическим током — настолько сильно, что у него все плывет перед глазами. Ну да: дифференция, разница полюсов. В Пенсильвании полночь, а в Мельбурне? Что он вообще делает на этом чужом континенте?

В лифте, кроме них, никого. Это другой лифт, не тот, которым пользуется его мать. И вообще — где север, где юг в этом шестиугольнике, именуемом гостиницей, в этом пчелином улье? Он прижимает женщину к стене, целует и ощущает запах сигарет. «„Сбор материала“ — так, вероятно, обозначит она это для себя позже. „Дополнительный источник информации“». Он снова целует ее, а она — его: поцелуй плоти с плотью.

На тринадцатом этаже они выходят. Он следует за нею по бесконечному коридору. Сначала налево, затем направо и так до тех пор, пока он не запутывается вконец. Куда они? Может, в самое сердце улья? Мать живет в номере 1254, он — в 1220-м, а это 1307. Он удивлен, что такой номер существует, — в отелях, как правило, официально нет тринадцатого этажа, после двенадцатого идет сразу четырнадцатый. В какой стороне находится этот 1307-й по отношению к 1254-му — севернее, южнее?…

Здесь снова пропуск, на сей раз только в тексте, а никак не в происходящем.

Потом, когда он мысленно возвращается к той ночи, перед его глазами с неожиданной яркостью возникает момент, когда ее колено проскальзывает у него под рукою и сгибается, точно укладываясь в подмышку. Как странно, что все, происходившее в течение нескольких часов, затмил один миг, в сущности совсем не важный, но пронзительно яркий — настолько, что, вспоминая его, Джон до сих пор всей кожей ощущает призрачное прикосновение ее бедра. Может быть, мозг по природе своей предпочитает идеям ощущение, а абстракциям — вещественное? Или согнутое женское колено некий мнемонический символ, ключ, благодаря которому перед тобой развертывается вся сцена?

Далее по тексту памяти: они лежат, соприкасаясь телами, и разговаривают.

— Итак, визит прошел успешно? — спрашивает она.

— С какой точки зрения?

— С твоей.

— Моя точка зрения не важна. Я здесь ради Элизабет Костелло. Важно, что думает она. Да, успешно. Довольно успешно.

— Я улавливаю нотку горечи. Или я ошибаюсь?

— Ошибаешься. Я здесь, чтобы ее поддержать, вот и всё.

— Как благородно с твоей стороны. Ты чувствуешь, что чем-то ей обязан?

— Конечно. Это мой родственный долг. Для человека это вполне естественное чувство. Разве нет?

Она ерошит ему волосы:

— Не сердись.

Соскальзывает ниже, к животу, ласкает его.

— Ты сказал «довольно успешно». Что это должно означать? — слышит Джон ее шепот.

Она не отстает. Считает, что ей еще не заплатили сполна за время в постели, за то, что она изволила сдаться на милость победителя.

— Речь не произвела должного эффекта. Это ее расстроило. Она вложила в нее много труда.

1 ... 3 4 5 6 7 8 9 10 11 ... 61
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?