– Леди Сунь.

– Джонатон. Дункан, Адриан.

С незапамятных времен Вдову из «Тайяна» называют Леди Сунь. Никто не знает истинный возраст Сунь Цыси – и никто не посмеет спросить. Возможно, по годам она соперничает даже с Робертом Маккензи. Ретро 1980-х не для Леди Сунь. На ней костюм из искусственной шерсти в стиле 1935 года, юбка ниже колена, жакет до бедер с броскими широкими лацканами, на одной пуговице. Федора с широкой лентой. Классика никогда не выходит из моды. Она миниатюрная даже по меркам первого поколения; рядом возвышаются телохранители – красивые, улыбчивые мальчики и девочки из Суней, в хорошей форме, проворные, в стильных зеленовато-голубых костюмах от Армани и убийственных плащах от Едзи Ямамото. Она притягивает все взгляды. Каждое ее движение сообщает волю и целеустремленность. Ничто не остается необдуманным. Она сдержанна, она волнует, она искрится от мощи. Ее глаза темны и блестящи, все видят, ничего не отражают.

В протянутую руку вкладывают коктейль. Сухой мартини, едва разбавленный вермутом.

– Я принесла свой, – говорит Леди Сунь и делает глоток. На стекле бокала не остается даже намека на след помады. – И да, это ужасно грубо, но я просто не могу пить мочу, которую вы называете «1788-м». – Она обращает пронзительный взгляд на Робсона.

– Я слыхала, ты тот мальчик, который упал с самого верха Царицы Южной. Полагаю, все говорят тебе, какой ты молодец, раз выжил. А я вот скажу, что ты, прежде всего, полный дурак, потому что упал. Если бы мой сын такое устроил, я бы лишила его наследства. На месяц или два. Ты же Корта, не так ли?

– Робсон Маккензи, цяньсуй[8], – говорит Робсон.

– Цяньсуй. Манеры Корта как они есть. Вы, бразильцы, всегда были льстивыми. У австралийцев нет изящества. Береги себя, Робсон Корта. Вас осталось немного.

Робсон сжимает пальцы правой руки и опускает голову, как его научила мадринья Элис. Леди Сунь улыбается от такой демонстрации этикета Корта. Рука обнимает Робсона за плечи; он морщится от боли. Дариус уводит своего приятеля дальше, в глубь вечеринки.

– Они теперь будут говорить о политике, – объясняет он.

* * *

Робсон чувствует запах Роберта Маккензи до того, как видит его. Антисептики и антибактериальные средства лишь маскируют мочу и дерьмо. Робсон улавливает маслянистый, ванильный запах свежей медицинской электроники; сальные волосы, застарелый пот, дюжина грибковых инфекций и еще дюжина противогрибковых препаратов, которые с ними борются.

Подключенный и помещенный в свой аппарат взаимодействия с окружающей средой, Роберт Маккензи обитает в зеленой, полной шепчущих папоротников перголе в центре сада. В папоротниках чирикают и кружатся птицы, мелькают яркие цветовые пятна. Они – яркость и красота. Роберт Маккензи – человек, поправший возраст, поправший биологические ограничения. Он сидит на троне из насосов и очистителей, проводов и мониторов, источников электропитания и капельниц с питательными растворами; не человек, а кожаный мешок в самом центре пульсирующего клубка трубок и проводов. Робсон не может на него смотреть.

Позади Роберта Маккензи – тень за троном – Джейд Сунь-Маккензи.

– Дариус.

– Мама.

– Дариус, опять вейпер. Нет.

Существо в кресле каркает и конвульсивно содрогается, издавая сухой смех.

– Робсон.

– Сунь цяньсуй.

– Ненавижу, когда ты так говоришь, я от этого кажусь себе своей двоюродной теткой.

Теперь раздается голос существа на троне, такой медленный и скрипучий, что Робсон сперва не понимает – обращаются к нему.

– Молодец, Роббо.

– Спасибо, во. С днем рождения, во.

– Это не комплимент, мальчик. И ты Маккензи, так что говори на долбаном королевском английском.

– Прости, дед.

– И все же хороший трюк – упасть с высоты в три кэмэ и уйти на своих двоих. Я всегда знал, что ты один из нас. Ты хоть что-то с этого получил?

– Что?

– Киску. Член. Ни то ни другое. То, что тебе нравится.

– Мне всего лишь…

– Возраст – чепуха. Из всего извлекай выгоду. Так делают Маккензи.

– Дед, могу я тебя кое о чем попросить?

– Это мой день рождения. Я должен быть великодушным. Чего ты хочешь?

– Трейсеры… вольные бегуны. Ты не станешь их преследовать?

Роберт Маккензи вздрагивает от искреннего изумления.

– С чего бы мне так поступать?

– Потому что они там были. Маккензи мог умереть. Отплати три раза, так заведено у Маккензи.

– Верно, Роббо, верно. Твои спортивные приятели мне не интересны. Но если ты хочешь официального подтверждения, то вот – я не трону ни одного из твоих вольных бегунов. Рыжий Пес, засвидетельствуй.

Фамильяр Роберта Маккензи, названый в честь города в Западной Австралии, где он нажил свое состояние, раньше носил оболочку пса, но за много итераций и десятилетий изменился, как и хозяин, став узором из треугольников: уши, очертания морды, шея; щели глаз; абстрактное изображение собачьей головы. Рыжий Пес помечает слова Роберта Маккензи и пересылает их фамильяру Робсона, Джокеру.

– Спасибо, дед.

– Попытайся не произносить это так, словно тебя сейчас вырвет, Роббо. И поцелуй деда в честь дня рождения.

Робсон знает, что Роберт Маккензи видит, как он закрывает глаза, когда касается губами чешуйчатой, жесткой, как бумага, щеки.

– Ах да, Роббо. Брайс хочет с тобой повидаться.

У Робсона напрягается живот. Мышцы болезненно сжимаются. В желудке как будто открывается пустота. Он смотрит на Дариуса, прося о помощи.

– Дариус, побудь с мамой хоть пять минут, – говорит Джейд Сунь. – Я в последнее время тебя почти не вижу.

«Я тебя найду», – сообщает Дариус через Джокера. На миг Робсон задумывается, не затеряться ли в лабиринте тропинок и кустарников Лощины Папоротников, но Брайс это предвидел: Джокер рисует на линзе Робсона маршрут через короткие платья, костюмы с большими плечами и еще бо́льшие начесы.

* * *

Брайс разговаривает с женщиной, которую Робсон не знает, но, судя по росту, дискомфорту в лунной силе тяжести и покрою одежды, догадывается, что она с Земли. Китайская Народная Республика, решает он, оценив ее уверенность и ауру привычной власти. Женщина извиняется и уходит. Брайс кланяется ей. Для крупного, необычайно крупного мужчины у него легкие движения. Он грациозен.

– Ты хотел меня увидеть?

У Брайса Маккензи восемь приемных сыновей. Старший – тридцатитрехлетний Байрон, протеже Брайса в финансовом отделе. Младший – десятилетний Илья, осиротевший после повреждения обиталища в Шварцшильде. Он выжил восемь часов в гробу убежища, заваленный трупами и камнями. Робсон это понимает. Беженец, нищий, брошенный, сирота – Брайс Маккензи всех взял в семью. Тадео Маккензи даже женился, причем на женщине, но все те же кабели страха, которые, по ощущениям Робсона, пронизывают выбеленный солнцем скелет «Горнила», словно нервы, прошивают шкуру каждого из приемных сыновей. Стоит дернуть, и их сразу тащит ближе друг к другу.