«Монашка» шла медленно, осторожно ступая по краю колеи, полной прошлогодней перегнившей листвы. В тумане старая дорога то и дело пропадала из виду. Потянулось мелколесье. В сыром мареве зазвенели комары.

Наконец взору открылся простор болот. Весной и летом ходить по ним было опасно – яркий ковер мха скрывал под собой зыбкую трясину. Кое-где островками росли маленькие кривые сосенки, молодые осинки и ольха. Между кочками тянулась узкая тропка: того и гляди оступишься и попадешь ногой в покрытую ряской лужу. Резкий запах прели и багульника кружил голову.

Девушка миновала главный ориентир – группу деревьев, сгрудившихся на сухом возвышении, – и свернула налево. Ветер усиливался. В воздухе плавали разорванные клочья тумана. Вставало солнце, в его золотом свете вдали снова показался лес, и над его стеной – купола сказочного города. Как всегда, это величественное зрелище захватило дух.

Идти оставалось километра три. «Монашка» решила отдохнуть, присела на поваленный ствол, достала из котомки пакет с пышками и пластиковую бутылочку с водой, перекусила. От ходьбы она раскраснелась, разогрелась.

В начале зимы, когда болото замерзает, добираться по старой дороге легче и быстрее. Но сейчас май, а идти надо. Если бы знать зачем! Что она собирается понять, осмыслить вдали от человеческого жилья, в безлюдье, в пустынности здешних мест? В ее сердце вкралась жестокая смута, жажда мирских радостей, и это искушение ниспослано свыше. Для чего? Разве она не сделала окончательный выбор?

Девушка глубоко вздохнула, поднялась и зашагала дальше. Ее следы наполнялись черной торфяной водой. Главное – не думать, что под слоем мха, спрессованных корней и перегноя таится бездонная топь или даже глубокое подземное озеро, в котором водятся лешие и болотные девы. Они могут уцепиться за ноги одинокого путника и утащить вниз, в угольную черноту вод.

К полудню она добралась до полуразрушенной каменной ограды и с облегчением смахнула со лба капельки пота. Вблизи «золотой город» оказался всего лишь развалинами заброшенного монастыря, затерянного среди топей. Дамианова пустынь…

Можно только гадать, где находились три века назад многочисленные постройки – часовня, конюшни, погреба, дровяные сараи, склады для провизии, хлебный амбар, прачечная, баня, каретный двор. Не верится, что сюда можно было добраться в карете! «При державе Благочестивейшаго Великаго Государя и Великаго князя Петра Алексеевича Всея Великия и Малыя и Белыя России» к монастырю вела оснащенная дренажной системой дорога. А сейчас она пришла в полную негодность, но все еще служит надежным указателем.

Из всех строений уцелели только часть келий и руины каменного собора. На его крыше виднелись голый остов купола, несколько луковок и молодые деревца. Кладбище заросло березняком и кустарником. Среди зеленой гущи едва выглядывали чугунные кресты. Колокольню во время войны уничтожили немецкие снаряды, но призрачные колокола звонят по сей день. От их глухого медного гула мороз идет по коже.

Пустые арки окон забраны ажурными чугунными решетками. Если бы не болота, охотники за наживой давно сдали бы их на металлолом.

Затаив дыхание, «монашка» переступила порог храма. Какая-то птица с шумом взмыла вверх, уселась на кирпичный карниз. Выщербленные серые плиты пола, усыпанные каменной крошкой и сухими листьями, гасили звук шагов. Под высоченными сводами бродило гулкое эхо.

Девушка замерла у мраморных фрагментов иконостаса, опустилась на колени. Чего просить у Бога? О чем молиться?

Вся ее простая, небогатая событиями жизнь развернулась перед ней – детство, юность, скупые ласки отца, нежные заботы матери, стены детской, оклеенные розовыми обоями, на окне – штора из соломки, сквозь которую узкими полосами просвечивало солнце. По праздникам семья собиралась за большим столом: твердые края накрахмаленной скатерти, начищенные столовые приборы, вино в хрустальных бокалах, вкусная еда. В центре стола – непременно запеченный до хрустящей корочки гусь или утка, обложенные ломтиками лимона и зеленью. Большая новогодняя елка в блестящих игрушках; конфеты на ветках, подарки в яркой оберточной бумаге, свежий запах хвои, мандаринов и слоеного торта. Папа разрезает обильно пропитанный заварным кремом торт…

– Ешьте, дети.

– Таюшка, какое у тебя красивое платьице! – восхищается мама. – Ты у нас просто принцесса!

Какие безутешные слезы проливала маленькая Тая, уронив на пышную юбку с воланами кусок торта! Папа строго грозил пальцем, а у самого глаза смеялись. Мама гладила дочку по головке, успокаивала:

– Не беда! Новое купим, еще лучше!

Разве то было горе? Много позже, спустя годы Тая осознала, что проливала тогда слезы счастья.

Она помнила себя еще совсем крохой, неуклюжими шажками ковыляющей к отцу, к его большим ногам, обутым в красивые туфли, – ручонок не хватало, чтобы обнять эти ноги, прильнуть к ним и застыть, вдыхая запах кожи и шерстяной материи, почувствовать себя защищенной от всех невзгод. Она думала, так будет всегда…

Бог рассудил, что людям лучше не ведать своего будущего. Великая мудрость заключена в этом и великое милосердие.

«Монашка» очнулась, поднялась с колен. Опять вместо молитвы ее затопили воспоминания. Прошлое, от которого она отказалась, не собиралось отступаться от нее. Оно по-прежнему стояло у нее за плечами – полное пугающих видений, грешных мыслей и мирских желаний. Не так-то легко отрешиться от земного в юдоли сей…

Умноженные эхом звуки из-под пола заставили ее насторожиться. Здесь никого не должно быть, только она и Бог. Что-то прокатилось под каменными плитами, словно всплеснула хвостом матерая щука.

Девушка поспешно перекрестилась, прислушалась. Она знала, что в подвалах храма стояла вода, – дренажные траншеи и трубы столетиями засорялись, а чистить их было некому. Но кто мог возмутить спокойствие этих затхлых подземелий?

Захотелось выйти на воздух, к солнцу, деревьям, синему небу с барашками облачков.

Бывший монастырский двор густо зарос мелким кустарником, душистыми травами. Стрекотали сороки, где-то на стволе старой осины постукивал дятел. «Монашка» сняла черный платок, расправила волосы. В ее лице, как и в окружающей природе, нежные тона весны уже сменялись плотными красками лета, – золотистый румянец, ярко-зеленые глаза, карминные губы. Навскидку ей можно было дать года двадцать четыре, но в линии бровей, в мягкости взгляда, в едва наметившихся морщинках уже читалось тридцатилетие.

– Господи! – воскликнула она, срывая колокольчик. – Хорошо-то как…

Приближалось лето.

Матвей Карелин понимал: как только закончится ремонт в квартире на Ботанической, Астра переедет туда, и их непонятные дружески-любовные отношения примут иной характер. Они так и не объяснились, так и не разобрались, какие тропинки привели их друг к другу, сблизили, заставили переосмыслить предыдущую жизнь.

Они оба родились и выросли в Москве, а встретились в глухом Камышине. Если бы Матвей обитал на другой улочке, если бы Астра вышла из электрички на другой станции, если бы на нее не набросился бешеный пес, а Матвей не выбежал на ее крики, они бы никогда не познакомились. Но все произошло так, как произошло.