стали холопами[18]. Давеча писчие людишки приезжали, бумажками трясли, говорили, сколько зерна должны еловчане отдать, когда за солью съездить. Заплакала деревня, затосковала по былому. Да только жить ей отныне несвободной. «Под каблуком Строганова», – горько усмехнулась Аксинья.

* * *

Нютка и Гошка Зайчонок убежали – раз, и след простыл. Соскучилась дочь по забавам деревенским, по друзьям своим ненаглядным. Аксинья не стала звать озорницу, разыскивать, кричать на всю деревню. Пора наведаться в свою избушку, забрать немудреный скарб.

На санях вмиг домчались до конца единственной улочки Еловой. Экая барыня выискалась, ножками по снегу глубокому ходить не может… Человек к хорошему быстро привыкает, к холе да неге, говорила себе Аксинья.

Коля Дозмор, добродушный пермяк, что волею судьбы оказался занесен в русскую деревню, помахал Аксинье, растянул щербатый рот в искренней улыбке.

– Оставим сани у твоего двора?

– Мыйнӧ[19], – затряс лохматой головой пермяк. – Напою, сена дам.

Хмур шел впереди, протаптывая большими сапогами тропу в рыхлом снегу. Дорога до знахаркиного дома тонула в сугробах: незачем теперь ходить сюда еловчанам. Аксинья зачерпнула снег, недостаточно высокими оказались ее коты[20] из толстой свиной кожи.

Когда Аксинья и Хмур добрались до крыльца, уже перевалило за полдень. Изба встретила их стылостью и обиженным молчанием. На печи остался горшок с кашей, на сундуке скукожилась Аксиньина рубаха. Иней проник в избу, засел по бревнам и лавкам.

– Печь? – Хмур всегда был немногословен.

– Давай обогреемся. Я озябла, да и ты – не противься – устал.

Хмур скривился, словно сама мысль, что он может проявить слабость, казалась ему оскорбительной. Он сноровисто растопил печь, в каждом его движении чувствовалось удовольствие от немудреной работы. Аксинья поставила в зев миску с водой, а сама косилась на Хмура. Невысокий, по-отрочески стройный, он выглядел ее ровесником. Прозвище дали ему служилые неспроста. Никто не видел улыбки на лице Хмура, не слышал его смех. Хмур всегда казался сосредоточенным на деле. Голуба доверял ему самые важные поручения, относился к нему с большим уважением, да за спиной посмеивался: рядом с Хмуром и парное молоко скиснет.

Аксинья рылась в сундуке, вытаскивала из клети все самое нужное: драгоценный Вертоград с рецептами снадобий, травы, одежонку, Нюткино приданое. Она сложила горкой скарб: вышло совсем немного. Скудны запасы бедняка, не надорвешь живота перенося. В избе потеплело, сразу заплакали бревна, засочились влагой стол и поставцы – таял иней.

Знахарка заварила кипрей, подождала, пока трава отдаст свою силу кипятку, протянула канопку мужчине. Хмур кивнул, взял в руки теплую посудину.

– А человека просто отравить? – Он задал вопрос, не глядя на знахарку, а она закашляла, подавившись отваром.

– Все худое просто сотворить, да непросто с совестью потом договориться.

Она подошла к нему ближе и не утерпела, задала вопрос:

– Слышала я, с женой твоей беда. Помочь чем?..

– Моя беда и есть. Не лезь в душу.

Он поставил канопку с двумя глотками отвара на донце и вышел во двор. Лукерья сказывала: жена Хмура, молодая ядреная баба, слегла много лет назад: сначала не двигались ноги. Потом руки перестали слушаться. Она не узнавала мужа, родных, лишь тонкая нить держала горемычную в этом мире.

Ужели со злым умыслом Хмур вопрос задал? Всю обратную дорогу до деревушки Еловой Аксинья не могла избавиться от дурных мыслей, вглядывалась в насупленное лицо мужика, словно могла прочитать, что там творится, под суконной шапкой.

* * *

Дозмор ждал Аксинью возле саней, и рядом с ним топтал снег крепыш лет четырех.

– Неждан, как вырос-то! – Аксинья опустилась на колени перед парнишкой.

Дитятко! Первый месяц Неждан провел на знахаркиных руках, она поила теплым козьим молоком, тетешкала, пела колыбельные и жалостные песни про Агашу, покойную мать.

– Забирай зонку[21]. – Коля насильно впихнул в руку Аксиньи холодные мальчишечьи пальцы.

Она выпрямилась и теснее сжала робкую лягушачью лапку: казалось, Неждан холоднее воздуха, что вливался в глотку острыми льдинками.

– Ты чего?

Дозмор тараторил на родном языке, и Аксинья не могла различить ни слова. Понимала лишь, что речь идет о чем-то плохом, грустном для мужика, его глаза подернулись влагой.

– Я не понимаю, Коля, говори по-русски.

– Умерла хозяйка. Жена, видно, у него умерла. – Хмур нежданно выступил в роли толмача.

– Зоя быри, – кивнул Дозмор.

– А дочка ее где?

– Приехали гортсаяс. Зойку забрали.

– Родные взяли, – перевел Хмур и так ясное.

Коля Дозмор еще долго рассказывал Аксинье, что он остался в Еловой лишь из-за Неждана, все думал, куда пристроить мальца. Сам пермяк решил вернуться в родное селение, семья простила прегрешения незадачливому пермяку; шаман, которого он крепко обидел, умер. Но мальчишке нельзя жить с Колей. Новый шаман разглядел в нем что-то опасное и объявил, что белоголовый может навлечь опасность на весь род.

Аксинья слушала речи пермяка в скупом переводе Хмура, силилась понять: правду говорил ей Дозмор или врал, желая сбагрить мальчонку? В конце концов, какая разница? Неждан вновь оказался лишним.

– Пойдешь со мной? – Аксинья улыбнулась парнишке.

Видно, малец еще не научился говорить, в ответ вякнул нечто похоже на «Га» и, вырвавшись из ее рук, крепко обнял Дозмора.

– Прощай, зон…

– Был бы сыном, так не бросал на чужих людей, – расщедрился на речи Хмур.

Коля Дозмор насилу отлепил от себя мальчишку, прошептал ему что-то на ухо и бережно подвел к Аксинье. Хмур с презрением поглядел ему вслед.

– Он не родной отец мальчишки. Ты, Хмур, не осуждай… Если бы не Коля Дозмор, Неждана бы и на свете не было.

– Ежели мужик бросает тех, за кого отвечать должен, – грош ему цена. – Хмур небрежно закинул котомку Аксиньи в сани, поднял парнишку, укутал в толстую овчину. Аксинье помощь никто не предложил, она забралась в возок сама, путаясь в длинных юбках.

– Мамушка, про меня не забудь! – Розовощекая запыхавшаяся Нютка бежала по улице, следом мчались Гошка Зайчонок, Илюха и Ванька Петухи.

Аксиньина дочь всегда находила общий язык с мальчишками. Она с охотой играла в опасные игры, смелая, упрямая, не походила на осторожную мать. Илюха Петух, видно, чуял в ней эту силу, бесстрашие и относился к ней по-особому.

– А я уж думала, здесь ты, дочка, останешься.

– Тетка Аксинья, здравствуй! – крикнул Илюха громче, чем следовало.

Нютка забралась в сани, продолжала весело галдеть, рассказывая друзьям о своем житье. Мальчишки обступили добрых холеных меринов, гладили их богатые гривы, заглядывали в добрые глаза, легонько щипали бока.

– Отошли. П-у-ць-ць-ць! – выдохнул Хмур, и сани споро покатились по дороге.

Деревенские мальчишки бежали за санями, как молодые ретивые псы. Но