Двери лифта растворились, словно в стороны разъехались толстые металлические языки, и утроба кабины извергла двух бледных высоких людей: один в вертикальном положении, другой – в горизонтальном. Я чуть не попятился от удивления. Но это был всего лишь угрюмый, прыщавый, несколько театрального вида санитар, кативший тележку, покрытую белой простыней. Под ней лежало искривленное тело, у которого, очевидно, отсутствовали некоторые части. Оно словно прогибалось внутрь и крошилось прямо у меня на глазах. Я не стал долго заглядываться; и если высокомерный санитар решил сделать вид, что не замечает меня, то я и хотел остаться незамеченным.

Я нажал на кнопку с буквой "Ж". Пахло паленым. Лифт поехал вверх, меня слегка подташнивало. Дверца растворилась, и передо мной предстала картина оживленной деятельности: люди бегали, кричали, мимо пролетали столики на колесиках, кровь била фонтаном со стола, окруженного белыми и зелеными спинами, а из самой середины резко поднялась дрожащая рука пациента, словно потянулась к Богу, затем снова исчезла. И повсюду, теперь сильней, прослеживался резкий запах горелого. Я приехал в неотложку.

На тележке я заметил марлевые повязки, взял одну и нацепил на нос. Еще прихватил пару резиновых перчаток, подумав, что рано или поздно они мне пригодятся. Затем пробрался через это чистилище к двойным дверям, которые едва вырисовывались на другом конце помещения.

Они вели во второе крыло клиники, но там за столиком сидела медсестра, пальцы шустро стучали по клавиатуре компьютера. Ее лицо было спокойным и добрым.

– Извините, – сказал я через маску, – я здесь новенький и слегка заблудился. В какой стороне докторская парковка?

– Вдоль коридора налево, два лестничных пролета вверх. Третий этаж. А вы не можете остаться, доктор? Такая ужасная авария, нужна помощь.

– Я работаю уже круглые сутки, – сымпровизировал я. – Напарник приказал мне идти домой отдохнуть. Сказал, что иначе я точно перережу что-нибудь не то.

Сестра моргнула и одарила меня понимающей, хотя и холодноватой улыбкой. Я повернулся и быстро зашагал по коридору. Несколько докторов спешили в обратном направлении, не обращая на меня никакого внимания. Один из них говорил: "...и взглянуть на Комптона...", а другой чопорно отвечал: "Драммон ни за что тебя не впустит".

Через несколько минут я уже достиг многоэтажной парковки, такой же пустынной, как и морг, и на первый взгляд набитой лишь одними "ягуарами". Там были "ягуары" всех цветов и моделей: с откидным верхом, двухместные закрытые, родстеры и седаны, любовно ухоженные и совсем раздолбанные. Время от времени встречались "феррари" или "эм-джи", словно для того, чтоб разбавить однотипность, а в дальнем темной углу я даже рассмотрел жалкую "мини". Через каждые три-четыре "ягуара" стоял иной автомобиль.

Я испробовал ключ на тридцати семи дверях, пока наконец не нашел нужную. Шмыгнув на водительское кресло, заметил рядом стопку книг. В заляпанных пальцами обложках, с сенсационными названиями, прописанными кроваво-красным или иссиня-черным. "Убийства в ванне с кислотой". "Мясник из Ганновера". "Зодиак. Мокруха за компанию". "Нью-йоркский вампир". "Похороненные мечты".

Я повернул ключ в замке зажигания, и мотор ответил ровным тихим рычанием. Светящийся счетчик уверял меня, что бензобак полон.

До Лондона меньше двух часов. Я буду там до того, как в клинике заметят мое отсутствие, если повезет. А день для меня выдался на редкость удачный.

Поздним вечером Джей Бирн вышел из каменной прохлады благотворительной больницы и быстрым шагом направился по задыхающейся выхлопными газами авеню Тьюлейн в сторону Французского квартала. На Карондейл повернул налево, пересек шумную магистраль канала, нырнул на Бурбон-стрит и вскоре оказался в самом сердце квартала.

Даже в ноябре в Новом Орлеане выдавались солнечные дни, теплые почти как в тропиках. И вот выпал как раз такой денек. Поверх серой футболки Джей надел пиджак из матово-тусклой черной ткани, которая поглощала весь свет. Дорогая вещь, но висела она на нем нелепо, тонкие запястья высовывались из рукавов точно косточки цыпленка. Одежда плохо сидела на Джее почти все двадцать семь лет; для рук и ног невозможно было подобрать подходящего покроя или ткани, он вечно ощущал дискомфорт. Джей предпочитал оставаться обнаженным, когда только мог.

Отросшие мягкие светлые волосы развевались на ветерке, дующем с реки. Прогуливаясь, Джей вел рукой по декоративным пикам стальных перил, а затем по крошащимся старым кирпичам. Вечернее солнце приобрело золотистый оттенок, когда он добрался до Джексон-сквер.

На ступенях собора Святого Людовика его ждал невысокий юноша в выцветшей красной рубашке с узором из странных цветов, в широких черных шортах, с лоснящимися черными волосами. Вьетнамский парнишка семнадцати – восемнадцати лет. Джей предположил, что его зовут Тран. Он частенько видел его в квартале. Лицо мальчика напоминало маску, тонко вырезанную по слоновой кости, с высокими скулами, андрогинную, без всяких половых различий.

Однако сверху маски была стильная стрижка, длинные волосы падали на глаза, достигая плеч. Тран без тени удивления взял две хрустящие банкноты в сотню долларов, которые протянул ему Джей, затем передал запечатанный конверт из манильской бумаги, без надписей.

– Чистая штука, – бодро сказал юноша. – Называется "ньюк", из Санта-Крус. Не придется принимать больше одной дозы за раз.

Акцент у него отчасти вьетнамский, отчасти новоорлеанский, отчасти поддельно американский, какой молодые иностранцы подхватывают из телевизора, предположил Джей, хотя сам смотрел его мало и не мог сказать наверняка.

– Значит, я затарился по уши. – Джей заткнул конверт под шелковую прокладку пиджака. Набрал в легкие воздуха и рискнул, будь что будет: – Я фотограф. Снимаю обнаженные тела мужчин, художественные эскизы. Ты не хотел бы вечером мне попозировать?

Юноша удивился, затем, кажется, позабавился. Позабавился? Глаза оказались слишком темными, чтоб их понять.

– Сегодня не могу, – ответил он. – Предстоит большая рейв-вечеринка, у меня шикарный прикид. Может, в другой раз?

– Э-э... конечно. Отлично. – Джей понимал, что нужно обговорить дату, но первое предложение исчерпало всю его смелость. Без алкоголя или наркотика в крови он не мог выдвинуть второе.

– О'кей, увидимся.

Тран благословил Джея солнечной улыбкой, затем повернулся и зашагал по мощеной улочке прочь с площади. Вверху высились гнетущие пики собора.

Эта улыбка... сладкая как секс, сочная как мясо. Но отказ поступил так быстро, и Джею показалось, что в раскосых нишах глаз мелькнуло нечто обидное. Жалость? Отвращение?

Унизительно, когда тебя отшивает дворовый парень чуть ли на десять лет моложе. Несмотря на стыд, Джей все равно ощущал влечение. Ему хотелось привести вьетнамского мальчика в свой дом на Ройял-стрит, за запертые стальные ворота, в потаенное гнездышко, окруженное двориком в тени деревьев. Туда бы он принес безмятежные губы, снисходительные глаза с хитрецой. Он сфотографировал бы их и внес в каталог, рассмотрел, узнал, как они ломаются, как расходятся на части.