«Такой вечер, диво! Самое время написать этюд. Если б не эти проклятые комары!..» – думалось Косте.

Вдруг его кто-то тихо тронул за плечо.

– Костенька! Сегодня ведь баня, забыл? – ласково спросила Александра Фёдоровна.

Студент вздрогнул и обернулся.

– Нет, не забыл, спасибо. Я попозже. Сейчас порисую. Попишу маслом…

– Ну, как знаешь, как знаешь, – скоро проговорила Александра Фёдоровна, мелодически запевая фразу, как и все пинежане. И пошла к дому. – А обдириха? – вдруг обернулась она.

– Кто?

– Да я шучу! – засмеялась женщина.

– Нет, расскажите! – Костя нагнал её.

– Ну… Считается здесь у нас, на Пинеге, – как бы нехотя заговорила она с улыбкой, – что в бане обдириха живёт. Это место её обитания. Понимаешь? Обитания и господства. Поэтому там кусок мыла всегда и немного воды должны быть обязательно. Замечал небось? Специально оставляем. А плошки все и тазы непременно переворачиваем, чтобы она ими не гремела. После двенадцати в бане не моются. В бане нельзя петь никогда: это её злит; нельзя ругаться, особенно бранно, громко разговаривать, шуметь, хохотать, топать ногами, чтобы её не сердить лишний раз. После двенадцати в баню не ходят, – повторила Александра Фёдоровна.

– А что будет?

– Да отвяжись! – вдруг резко и недовольно бросила хозяйка.

– Ну всё-таки? – не унимался Костя.

– Ничего не будет. Только не принято, – сказала она и быстро зашагала к дому.

Костя положил на траву этюдник и, присев на корточки, взял тюбик с надписью: «кобальт синий спектральный», аккуратно выдавил на палитру тонкую синюю змейку и принялся делать то же самое с остальными красками…

– Ч-чёрт! – с размаху треснув себя по затылку, раздражённо взъелся Костя на очередного комара. Эти бесчисленные кровососущие твари вынуждали его завершать работу. Он небрежно вытер руки о джинсы, отошёл чуть назад, внимательно посмотрел на свой этюд, взял его за край, стараясь не стереть свежую краску, и направился к дому.

Костя пристроил этюд на крыльце и, раздумывая: «Пойти – не пойти?», всё же повернул по садовой дорожке к бане: маленькому бревенчатому сооружению с вырубленным в нём крохотным оконцем, задёрнутым изнутри занавеской. В бане у Абрамовой не было освещения. Костя зашёл в тёплое влажное помещение, нашарил в темноте спички, чиркнув на ощупь, зажёг одну и тут же кинул на пол, дуя на пальцы…

– Н-да… Мыться – не мыться, – промычал себе под нос юноша.

По дороге сюда он уже решил: когда ещё в баньке помоется – ведь скоро ему предстоит отъезд. Гостить-то хорошо, но надо иметь и совесть. Гостеприимная Александра Фёдоровна никогда не скажет, но живёт он уже давно, и пора бы дать отдых хозяевам, тем более что к ним, как он недавно услышал, собирались вот-вот приехать ещё какие-то гости из города.

Зайдя в баню, парень почувствовал себя неуютно. И, несмотря на то, что на полке́[11] лежал фонарь, какая-то непонятная тревога поднималась со дна души. Он не мог понять причину этой тревоги. Вспомнились слова хозяйки: «После двенадцати в баню не ходят», которым в то время он не придал серьёзного значения – ему просто было очень любопытно. Теперь же Костя стоял посреди бани, испытывая явный душевный дискомфорт. Он постоял не больше тридцати секунд и, не раздумывая, открыл дверь, вышел из бани и зашагал к дому.

«После двенадцати не моются», – стояли в ушах слова Александры Фёдоровны.

«Нет, какая обдириха?! Просто устал за день».

* * *

Язакончил поливать грядки, мама! – радостно закричал Федя, вбегая в дом, и тут же схватил со стола красное наливное яблоко, явно привезённое издалека в местные магазины; этот фрукт – редкость в северных краях. Вгрызаясь в сочную мякоть крепкими молодыми зубами, Федя залез на табуретку и принялся на ней раскачиваться, поглядывая в окно.

– Федя, – позвал мальчика Костя, – что это за обди́риха, или обдири́ха?

– Обдириха. Ну… она в бане живёт… – Федя почему-то перестал грызть яблоко, и улыбка сошла с его лица. Он не настроен был говорить, и Костя хотел было идти, но задержался, вспомнив про вчерашний этюд: решил посмотреть, как он сохнет.

– Я видел однажды обдириху, – вдруг очень серьёзно сказал мальчик.

Несмотря на свой юный возраст, Федя не производил впечатления болтуна или фантазёра, любителя рассказывать выдуманные истории.

Костя остановился, взял табурет, сел напротив, жадно заглядывая Феде в глаза, словно пытаясь прочесть в них ответ.

А Федя простодушно смотрел на него своими серыми светлыми ребячьими глазами.

– Ладно тебе, Федя, – сердито сказала, махнув рукой, заглянувшая в этот момент в горницу сестра Александры Фёдоровны, Галина, очень полная женщина с отёкшим, нездорового цвета лицом.

– Я правда видел! И мама тоже знает.

– Ай… – проворчала себе под нос Галина и вышла.

– Ездили мы однажды с ребятами всем классом на тот берег, – торопливо заговорил пацанёнок, указывая рукой за окно на реку, – там совхоз «Новый путь» был, и деревни заброшенные остались: Летопала, Ежемень, Смутово.

– А почему эти деревни стали заброшенными?

– Как пришли сюда коммунисты, это самое… программа была, короче, по переселению деревень: ну, то есть, малые деревни должны были соединяться, переходить в большие. Много наших пинежских крестьян пострадало… А кто-то, может, и рад был: там у них ни медпункта не было, ни школы; хлеб туда раз в три дня завозили, понимаете? Люди стали переселяться, побросали свои дома. Ну и… короче, бань много в этом Смутове осталось. Там раньше бани старые, по-чёрному топились, значит… И я чего-то отбежал, отбежал от наших. Они там, в стороне, были, – Федя смотрел Косте в глаза, при этом нервно жестикулируя. – Вдруг интересно стало мне. Стою там чего-то возле старой бани. И, знаете, слышу: как будто звук какой-то, будто кто-то стучит по стеклу так: тук-тук-тук-тук… Поднял голову, смотрю, а из банного окошка… – он осёкся, в глазах мальчика появился страх, – по стеклу стучит кто-то… И там рука такая… Чёрная, тощая такая, виднеется… – Федя замолчал.

– Страшно стало, Федя?

– Да. Я испугался. Хочу кричать – не могу. Ногой двинуть не мог! Как будто к земле прирос. И тут рука, чёрная, жилистая такая, и когти у неё, как у птицы или зверя какого хищного. И двумя пальцами меня так манит, манит к себе. Согнула пальцы и манит. Я задрожал весь… Не помня себя, развернулся и, не оглядываясь, бросился бежать к нашим.

– Он прорыдал весь день, не тревожьте его! – раздался голос Галины откуда-то из глубины дома.

– Так ты видел обдириху? Какая она всё-таки? – не унимался впечатлённый рассказом мальчика Костя.

– Да говорю же: худая, жилистая… Только такая чёрная рука с когтями.