грязь, пусть Клеандр распорядится освежевать, опалить и зажарить кабана, а также ощипать и приготовить лебедей и журавля по-этрусски, а гуся и диких уток – по-римски, с яблоками. Затем, уже устроившись в помещении для массажа, Коммод скептически поморщился и предупредил распорядителя:

– Только не вздумай поручать дичь Клиобеле – испортит добычу. Только ощипать. Она, кроме каш и похлебки, ничего готовить не умеет. И еще храпеть как сирена.

В этот момент Тигидий Переннис, до той поры на вопросы принцепса отвечавший кратко – да, нет, так точно, – решил рискнуть. Долго выбирал момент, все робел вставить слово, а тут словно пронзило – пора.

– Поверь, цезарь, – уверенно заявил префект, – я много чего едал в жизни, однако таких голубей, какими нас сегодня угощали в доме уважаемого Матерна, мне лакомиться не до водилось. У тебя превосходный повар, Матерн, – обратился он к охотнику. – Уступил бы мне его?

Матерн, окончательно разомлевший от ловких рук обнаженной массажистки, обильно смазывавшей маслом его спину, повернулся набок и признался:

– Командир, откуда у бедного солдата повар! Голубей приготовила Кокцея, она на всякую пищу мастерица.

– Вот и пригласил бы ее во дворец, – мечтательно предложил Переннис. – Пусть сегодняшний день, так счастливо начавшийся, так же счастливо и закончится.

Матерн смутился, а император как ни в чем не бывало, поддержал префекта:

– Это хорошая мысль, Переннис. Действительно, Матерн, не в службу, а в дружбу, почему бы Кокцее не продемонстрировать еще раз свое искусство?

– Но как она попадет во дворец?

– Мы пошлем за ней Вирдумария с носилками. Он передаст мою просьбу и твое согласие, а я щедро награжу тебя за сегодняшний день. Ты верный товарищ, Матерн. Я смотрю, на тебя можно положиться. К тому же ты прекрасно сложен, в самом соку.

– Соглашайся, приятель, – подхватил Переннис. – Тебе и твоему семейству выпала редкая удача услужить сыну божественного Марка Аврелия. Просьба цезаря – приказ для подданных, учти это, Матерн.

– Ну, зачем так официально? – потянувшись, возразил император. – Мы же здесь все друзья.

Матерн открыл рот и машинально кивнул.

После бани, разнежившей и окончательно оформившей аппетит в некую мечту о необыкновенном, неслыханном наслаждении, которое ожидало их в столовой-триклинии, Коммод повелел насытить помещение для еды самыми изысканными ароматами, на что Клеандр, потупив голову, не скрывая страха, сообщил, что в вестибюле господина ждет гонец из претория. Дело, заявил гонец, спешное и откладыванию не подлежит.

Коммод поморщился, затем махнул рукой – зови.

Гонец – солдат преторианской когорты, в полном боевом облачении, с фалерами на чешуйчатом панцире, – погромыхивая и позванивая металлом, вошел в предбанник, вскинул руку в приветствии:

– Аве, цезарь! Привет от Тиберия Клавдия Помпеяна, наместника и легата. Он приказал сообщить тебе, что легионы рвутся в бой. Они готовы выступить в поход.

– Я рад, – равнодушно ответил цезарь. – Что еще?

– Только что на наш берег переправились послы от квадов, буров и маркоманов. Они требуют немедленной встречи с тобой, цезарь.

– Требуют?! – воскликнул Коммод. – Как они осмелились!.. Ладно, продолжай, чего же они требуют?

– Мира, цезарь. Они хотят мира. Наместник просил передать, что, скорее всего, это хитрая уловка с целью оттянуть начало похода. Он умоляет цезаря проявить осторожность.

Коммод по привычке подергал пальцы (указательный, на радость императору, хрустнул), прикинул: может, в самом деле встретиться с посланцами варваров, иначе сюда, во дворец, нагрянут муж старшей сестры Помпеян, Пертинакс, Сальвий Юлиан и прочие отцы-сенаторы, так называемый узкий круг назначенных отцом «друзей цезаря», в который входят два десятка человек. Все они начнут слезливо увещевать юношу «проявить благоразумие», «вспомнить о государстве, ведь salus reipublicae – suprema lex»[7], примутся взывать к завету отца «не откладывать на завтра то, что следует сделать сегодня». Ночь будет испорчена. Ни поесть, ни возлечь с Кокцеей не удастся. Он глянул на посыльного.

– Хорошо, ступай. Я встречусь с варварами.

Когда преторианец вышел, правитель перевел взгляд на отдыхавшего рядом Перенниса.

– Тигидий, сколько лет ты уже ходишь в префектах?

– Девятый пошел, господин, – с полупоклоном ответил тот.

– Не пора ли в легаты?

– Как будет угодно господину.

– Тогда прими послов и расспроси их подробно, что им надобно, после чего доложишь мне. В удобное время…

– Так точно, господин.

– Когда закончишь с варварами, присоединяйся к нам в триклинии. А ты неплохо владеешь луком, Переннис. Как насчет личного оружия?

– В меру способностей, господин.

– Ну-ну, не прибедняйся. Наверное, научился на Востоке всяким ловким приемчикам? Наверное, в армии никто лучше тебя не владеет мечом?

Переннис пожал плечами. Император запросто, с некоторой даже игривостью, ткнул префекта кулаком в ребра:

– Ты скромен, Тигидий.

– В подобных вопросах лучше проявить скромность, чем нарваться на истинного мастера.

– Кого же ты считаешь настоящим мастером?

– Бебия Лонга Младшего, господин, легата III легиона.

– А еще?

– Легата Квинта Эмилия Лета.

– А еще?

– Сына главнокомандующего Валерия Юлиана.

– Хорошо, ступай.

Мысль о том, что он ступил на скользкую дорожку, недолго томила Перенниса. Он сразу отогнал от себя жуткие видения – разгневанного подобным дерзким нарушением субординации Пертинакса, недовольного Помпеяна. Придавил страх, который ожег его, как только вообразил изумленные и, следовательно, завистливые взгляды старших и равных по чину сослуживцев. Пустое, твердо решил Переннис, грязные слухи всегда сопутствуют удаче. Фортуна распростерла ему объятия, и отступить, тем более отказаться от навязываемых полномочий преступно и глупо. Так называемые боевые товарищи пусть болтают что угодно.

Пока шел за необыкновенно низкорослым, кривоногим уродцем-рабом, беспокоился о другом: взлететь-то он взлетел, надолго ли? Как бы после бани в карцер не угодить? Завтра в строй вступят могучие осадные орудия – тот же Пертинакс, Помпеян, Сальвий. Не отступится ли от него этот молокосос, одним распоряжением нарушивший – что там нарушивший, – сломавший весь привычный порядок подчинения, каким жили Северная армия и весь Рим в последние годы?

Прикинул так и этак.

Жили неплохо, сытно. Закон торжествовал, добродетель царила. Во всем чувствовалась забота прежнего цезаря о благоденствии подданных. Что уж говорить об армии, в которой младшие охотно повиновались старшим, и все вслед за «философом» горели стремлением скорее добраться до Океана и водрузить на его заснеженных берегах легионных орлов. Одна беда – душно было ему, Переннису, в этом непорочном, чересчур обремененном исполнением долга Риме.

Тесно.

Теперь alia tempora – времена переменились. «Философа» нет, сынок решил вести дело по-своему – что ж, обычное дело для тех, кого боги награждают властью. Сильные в претории, безусловно, начнут завтра давить на молодого цезаря. Интересно, зачем Пертинакс и Помпеян прислали гонца, зачем настаивают на безотлагательной встрече? Каков их расчет? Может, надеются,