– Страх создает нужду, Унни, – сказал он мне дома в Тронхейме, когда мы только познакомились, и я волновалась по поводу шторма, морских глубин и высоких волн. – Я странник, а сейчас еще и рыбак. Странник не боится дороги, а рыбак не может бояться воды, так же как человек, боящийся искр, не станет хорошим кузнецом.

Сейчас он говорил то же самое о лесе.

– Теперь лес кормит нас, Унни. Работая в лесу, нельзя бояться деревьев.

Так что я волновалась за него каждый день и каждый день радовалась, когда он возвращался домой – убирая мокрые от пота волосы со лба загорелой рукой, глядя на меня глазами цвета косточек яблока. Каждое утро тревога. Каждый вечер радость. В промежутках – ты, Руар. По утрам я просыпалась от звука твоего голоса, когда солнечные лучи заглядывали в наше окно. Я вставала босыми ногами на свой дощатый пол, доставала чего-нибудь поесть, и мы начинали наш день. Каждый день был похож на другой. По договору Армуд обязывался выходить на работу с утра и работать, пока солнце не повернет к закату. Каждый день года он будет отдавать лесу, кроме тех дней, когда родятся его дети, Рождества и того дня, когда выпадет первый снег. В эти дни он будет свободен. Десять лет уйдет у него, чтобы отработать наш дом – когда он ни разу не оставался на одном месте больше года-двух. Мы редко говорили друг с другом и работали быстро: нельзя было терять время теперь, когда мы обрели приют. Армуд никогда не сидел – он либо стоял, либо крепко спал. Так много камней в земле, которые никто раньше не выкапывал. Вероятно, потому дом стоял заброшенный – местная земля не желала делиться с людьми пропитанием, стремясь оставить все себе. Мы боролись с землей, в кровь разбивая руки, ладони наши покрылись мозолями и трещинами, царапины тянулись до локтей. Один за другим мы складывали камни в большую кучу. Лес давал нам воздушный белый мох, чтобы залечить наши раны. Под ногами расстилалась мягкая трава. Из трубы шел дымок. Сгнившая крыша была починена – с большим терпением, до боли в руках. Пока Армуд заделывал крышу, я вспахивала землю и кидала в нее семена, сажала брюкву и картошку, выкапывала кустарник и корни, тащила все новые камни к постоянно растущему валу – монументу стиснутым зубам и содранной коже. Хотя спина болела и протестовала, я окапывала посадки, осторожно покрывая ворованным навозом крошечные растения, чтобы они смогли вырасти и стать едой, от которой в доме повиснет вкусный запах и заполнится твой животик, Руар. Рядом со старыми деревьями мы посадили несколько новых молодых тоненьких яблонь – Армуду пришлось взять денег в долг, чтобы их купить. Они вырастут и будут кормить нас. А ты, Руар: ты ползал между нами по земле и траве, весь чумазый, играя с шишками, камешками и жуками.

Помню то утро, когда я проснулась и увидела, что в доме пусто. Заметив следы Армуда по утренней росе, я пошла по ним за угол дома. Он держал тебя на руках, ты тянул его за пуговицы на рубашке, а он рассказывал тебе истории о своих странствиях и учил тебя именам птиц. Казалось, вы с ним одно. Подойдя к вам со спины, я обняла Армуда.

– Как я смогу отплатить тебе за то, что ты сделал для меня? – спросила я.

– Люби меня, – ответил он. – Всего-навсего. Люби меня.

Я заготавливала целебные травы, выбирала ветки на узловатой иве. Было еще самое начало лета, и кора легко сходила с веток. Я брала лишь самые тоненькие веточки, чтобы не нанести ей вреда, а, вернувшись в дом, раскладывала и сушила наше лекарство от осенней хворобы и зимних ран. Скрученное небольшими клубочками, оно помогало нам вооружиться против напастей. Шмели кружились вокруг меня, когда я сняла кору с ивы и сплела нам корзину и заплечный короб. Вместе мы сильны, гнемся-не ломаемся, я и ива. Когда корзина была готова, мы с Армудом пошли с ней к торговцу на перекрестье путей у усадьбы Рисланд. Всю дорогу в корзине каталась пустая бутылка. На полях золотились пшеница и рожь, синели цветы.

– Как легко привыкаешь к красоте, – сказала я.

– Надеюсь, ты уже можешь к ней привыкать, – ответил Армуд. – Но, что бы ни случилось: никогда не привыкай к безобразному.

Мы задержались среди цветов, глядя, как они покачиваются. Что-то толкнуло меня изнутри, под ребрами.

– Потрогай, Армуд! – сказала я. – Она машет нам!

Такой теплой показалась мне его ладонь, приложенная к моему животу. Когда мы приблизились к лавке торговца, я принюхалась – тут пахло табаком и керосином, тимофеевкой, соленой селедкой и кардамоном. Сам торговец стоял за прилавком и приветствовал нас смешком, похожим на лошадиное ржание, когда мы вошли. Он был лысый с блестящим черепом. Живот выдавался далеко вперед, так что ткань натянулась на нем. Он наполнил нашу бутылку самогоном до самого горлышка, хотя я подмигивала Армуду, что надо сохранить те немногие монеты, которые у нас остались. Торговец делал бумажные пакетики и наполнял их товарами по мере того, как мы заказывали, сложил все в корзину и запросил немалую цену. Никаких вопросов о том, откуда мы и почему, которых я так боялась. Небрежность во взгляде. Через некоторое время зазвенел колокольчик на двери, вошла жена крестьянина и улыбнулась нам и моему животу. На голове у нее были уложены венчиком соломенные косы, ее звали мать Анна, жила она во Флуре, ее младшенький, когда пора настанет, пойдет в школу вместе с нашим ребенком в животе, ведь малыш родится еще в этом году? И какой забавный диалект, вы никак из Вермланда? Так много вопросов, и я сразу захотела уйти. Армуд перебросился с ней еще парой слов, прежде чем мы повернули обратно. По пути туда бутылка стукалась о края корзины, но по пути обратно она лежала неподвижно, окруженная пакетиками с колбасой, мукой и крупой, банкой меда, аккуратно упакованной солью и небольшим кульком кофе. Кофе. Как давно я о нем мечтала, но никогда не покупала. Армуд сидел, прислонясь спиной к стволу ивы и пил самогонку – по глотку. Я смешала кофе с рожью – слишком малым количеством, я знала, что так он скорее закончится, но, когда я отпила из своей кружки первый глоток, вкус показался мне божественным.

А потом мы снова кинулись усмирять землю. Мы согрелись и вспотели, мышцы набухли от тяжелой работы, земля сопротивлялись,