– От тебя… Боже мой, кто бы мог подумать!

Объятия, слёзы.

– Мы ничего о нём не знаем. Его арестовали в 1937 году, когда мне было полтора года. С тех пор ничего о нём не слышно. Я была ещё совсем маленькая, когда мама поселилась в Сибири, чтобы искать отца. Напрасно. Недавно я гастролировала там же, в Сибири. В Новосибирске я задержалась дольше запланированного срока: я была уверена, что где-то там должны находиться ссыльные родственники отца. Никто не появился. Теперь здесь, когда я уже никого не ожидала, ты пришёл и принёс мне печальный привет из моего сиротского детства. У нас есть и другие фотографии с ним, и ты похож на него.

И она робко провела рукой по моим щекам…

Расскажи мне…

Встреча в Целинограде с дядей и тетей – Артуром и Луизой Германами, 1974 год. Фото Давида Нойвирта

– Расскажи мне о братьях и сёстрах моего отца Ойгена Германа…

– Расскажи мне, как вы попали в Польшу…

– Расскажи мне о моём дедушке и моей бабушке Анне Герман…

– Расскажи мне…

Эти разговоры обещали быть длинными, и я предложил Анне пойти к моей сестре Луизе, которая жила рядом с «Целинником».

– Не улизнуть ли нам через чёрный ход? Там перед главным входом толпа молодых людей ждёт твоих автографов.

– Значит, подпишем. Я не могу так просто уйти от них. Они мои слушатели, моя публика, мои поклонники.

И она писала. Нередко она клала книгу на спину следующего в очереди ожидающих, и так, шаг за шагом, мы приближались к дому, в котором жила Луиза. Мне всё время казалось, будто Анна ходит по бордюрному камню – настолько она возвышалась над головами своих почитателей.

Встреча Анны с Луизой была сердечной, и снова текли слёзы. Слишком долго мы искали её и наконец нашли. И судьба Ойгена с определённостью была выяснена: он больше не мог быть среди живых.

Луиза пригласила фотокорреспондента газеты «Фройндшафт» Давида Нойвирта, который сделал ряд прекрасных фотографий, на которых Анна естественна, без грима и позирования. Эти фотографии позже пользовались большим спросом у целиноградских поклонников Анны Герман.

Луиза приготовила скромный ужин с бутылкой хорошего вина, но Анна почти ни к чему не притрагивалась. Она будто оправдывалась:

– Я не пью вина не из ложного пуританства, но потому, что оно возбуждает аппетит, а его-то мне приходится постоянно держать в узде. Представьте себе, в какую бомбу я могла бы превратиться, отпусти я эту узду? Daut jeit oba nick (Но так не пойдёт). Может, у тебя найдётся молоко? Я не стесняюсь просить молока даже на торжественных приёмах. Это звучит странно, но я себе могу позволить это удовольствие.

И Рудольф любил молоко превыше всего…

Анна была в великолепном настроении и много шутила. Я со своей стороны сказал, что после её гастролей в Целинограде Луиза и я потеряем свои имена и будем только тётей и дядей Анны Герман, а не Луизой и Артуром Герман.

Когда гастроли Анны в Целинограде были окончены, газета «Фройндшафт» опубликовала мою статью.

* * *

После возвращения Анны в Варшаву мы переписывались с её матерью Ирмой, которая через год навестила нас в Целинограде. Ирма познакомилась с городом и тщательно готовилась к посещению местного театра. После Варшавы этот областной театр показался ей уж очень провинциальным, но на один или два спектакля она всё же сходила: в свои шестьдесят пять она всё ещё интересовалась литературой, музыкой и театром. Я подарил Ирме целый набор из пяти долгоиграющих пластинок с русскими народными песнями, романсами и оперными ариями в исполнении Шаляпина, которые Анна впоследствии неоднократно слушала.

В 1980 году я вышел на пенсию, и мы с семьёй вернулись в Караганду. Однажды я получил от Ирмы письмо. Она писала, что экономическое положение в Польше обострилось и что у них материальные трудности. Анна уже болела и не могла зарабатывать. Мы с женой собрали продовольственную посылку и побежали на почту, чтобы поскорее отправить её. Там нам дали длинный список запрещённых к пересылке товаров. В списке значились шоколад, конфеты, мясные продукты, то есть как раз самые ценные и питательные. Нам пришлось вынимать из фанерного ящичка один продукт за другим и слушать грубые замечания почтовых работников. В конце концов в ящике остались какие-то крупы и вермишель – позорище. Тогда мы попросили служащую разрешить оставить хоть несколько конфет «Мишка на Севере» карагандинской кондитерской фабрики для малолетнего Збышека, что нам и было дозволено.

Поздно ночью – было уже после двенадцати – зазвонил телефон. Это был звонок с почты. Очевидно, ночью ещё раз тщательно «проверяли» посылки, особенно те, что шли заграницу.

– Пожалуйста, извините, что нарушили ваш сон, – услышал я в трубке ангельский голосок, – почему вы не сказали, что посылка для матери Анны Герман? Мы все её так любим – я имею в виду Анну! Мы только сейчас вспомнили имя её матери. Пожалуйста, приходите хоть сейчас и кладите всё обратно в посылку, и мы её тут же оформим. Значит, вы и вправду её дядя, как мы давеча слышали? И кого тут только нет, в этой Караганде!

– Спасибо, отправьте посылку, какая она есть.

Позже Ирма писала, что посылку она получила, поблагодарила нас и заметила вскользь, что понятие «трудности» в Польше имеет несколько иное содержание, чем в Советском Союзе.

После этого Анна жила недолго. Мы получили телеграмму от Ирмы в пятницу, а похороны должны были состояться в начале следующей недели. Весть о смерти Анны Герман распространилась быстро через работников телеграфа. Я получил несколько звонков соболезнований. Ещё долго друзья мне звонили, чтобы я телевизор переключил на определённую программу, по которой как раз пела Анна.

Встреча в Целинограде с дядей и тетей – Артуром и Луизой Германами, 1974 год. Фото Давида Нойвирта

На похороны ни я, ни Луиза не смогли поехать: для наших «органов» срок выдачи виз был слишком мал.

* * *

О скромности Анны много сказано и написано. Скромность и воздержание во всём, в том числе в одежде и за столом. Кто-то из её начальства говорил ей, что она перед публикой ведёт себя слишком скромно, что это не к лицу современной эстрадной артистке.

Именно эта её особенность, эта скромность является производной её немецкого, вернее меннонитского, воспитания, и ни в коем случае не польского, католического. Как Анна сама неоднократно подчеркивала, она воспитывалась бабушкой – глубоко верующей меннониткой, что наложило отпечаток на её характер на всю жизнь.