При этой мысли он ощутил нежданный приступ отчаяния. Вот ведь как сильна проклятая надежда, желание верить; что он почувствует, если, разорвав ее серую рубаху, не увидит под лопаткой этого самого родимого пятна?!

Он усадил женщину в сено; она казалась удивленной, но не испуганной. Волосы тонкой вуалью закрывали ей лицо — она беззаботно дула на них, по-девчоночьи раздувая щеки:

— Ты — из далекой страны? Из далекого леса?

— Да, — ему вдруг стало стыдно. Он причинит ей страх, может быть, унижение…

— Я из далекого леса, — он зашипел сквозь зубы, пытаясь найти удобное положение для подраненной руки. — Я — серый волк.

Подкатывающий приступ нервного смеха, несвоевременного и глупого, заставил его быстро-быстро задышать. Вдох-выдох…

Он развернул ее лицом к стогу, раздвинул пышные волосы и нашел шнурок-завязку на воротнике — вот как просто, оказывается. И не надо ничего рвать…

В этот самый момент он почувствовал полный ненависти взгляд. Будто кто-то всадил ему в затылок раскаленное шило.

Несколько секунд он пытался выбрать — довести ли дело до конца и обнажить ей спину либо сдаться и оглянуться; потом выбор сам собой отпал. Онемевшие пальцы выпустили кокетливый, с кисточками шнурок; закусив губу, Игар обернулся.

Человек был невысок и тощ, куртка его оказалась не сшитой, а грубо сплетенной из толстых шерстяных ниток; лицо казалось медным — от загара и от злости, потому что, при всей внешней невозмутимости, человек был исключительно зол. Сузившиеся глаза непонятного цвета прожигали Игара насквозь.

Игар молчал. Женщина завозилась в сене, тихонько засмеялась и села, рассеянно убирая с лица спутанные волосы; где-то там, далеко у заборов, толпились люди. Будет о чем поболтать в трактире…

Человек смотрел; Игар с необыкновенно точностью вспомнил ту картинку на стене обвалившегося дома: круглолицый парень, перепуганный до смерти, даже, кажется, слюна на нижней губе… Так никакой художник не изобразит, никто и не рисовал его, беднягу; «рисуночек есть — а человечка нету, во как!..»

Игар молчал.

Обладатель плетеной куртки медленно остывал. Лицо его из медно-красного становилось просто загорелым; возможно, на трезвую голову господин колдун придумает похотливому негодяю кару пострашнее. Игар с удивлением понял, что ему все равно — он согласен хоть на вечные муки, только бы ему позволили проверить, не Тиар ли сидит рядом с ним в сене и напевает под нос детскую песенку. Такое вот извращенное любопытство…

— Мы хотели пойти к холодному ручью, — ломким мальчишеским голоском сообщила женщина. — Там трава, и белый конь ходит…

Колдун протянул руку:

— Иди сюда…

Голос его был когда-то сорван и с тех пор так и не восстановился.

Женщина легко поднялась; колдун прошептал ей что-то на ухо, и она пошла прочь — не оглядываясь, ступая по-прежнему легко и горделиво, как и должна ступать полевая царевна — хоть и босиком по колкой стерне…

Колдун снова посмотрел на Игара. На этот раз холодно-оценивающе. Игару сделалось зябко от этого взгляда.

— Ее зовут Тиар? — спросил он шепотом.

Неизвестно, удивился ли колдун. Теперь, овладев собой, он спрятал все свои чувства глубоко и надежно.

— Ее зовут Тиар? — повторил Игар с нервной, тоскливой улыбкой. — У нее на спине родимое пятно? Как ромб? Скажите, мне очень нужно…

Колдун быстро шагнул вперед. Игар ожидал синей молнии из протянутой руки — вместо этого обладатель плетеной куртки сильно и больно ударил его кулаком в лицо.

Стенки погреба, любовно выбеленные известью, хранили воспоминание о шестерых неудачниках — четырех насильниках и двух глупых ухажерах, просто подвернувшихся под руку. Все портреты казались нарисованными углем.

Колдун стоял у крутой лестницы-выхода, беспечно покачивая фонарем, давая Игару возможность рассмотреть все в деталях: и выпученные глаза, и разинутые рты, и беспорядок в одежде — двоих возмездие застало с непотребно спущенными штанами… И свободное место на белой стене Игар тоже мог внимательно рассмотреть.

— Маги действительно так могущественны?

Он не узнал собственный голос — сухой, бесцветный, какой-то гнусавый — наверное, из-за разбитого носа; колдун глядел по-прежнему равнодушно и ничего не ответил.

Игар прикрыл глаза, пережидая боль в плече. С трудом, как старик, опустился на пол у стены:

— Маги… все могут. Маги умеют превращать сдобные пирожные в говорящих скворцов… Наверное, они умеют истреблять скрутов. Отвратительных скрутов, похожих на огромных пауков. Да?

Колдун мигнул. Всего лишь на мгновение опустил веки; взгляд его оставался холодным и неподвижным.

— Там, где я вырос, — медленно сообщил Игар, — там… почти нету колдунов. Магов то есть… Нету.

— Зато есть скруты, — вкрадчиво предположил вдруг колдун. Игар вздрогнул:

— Да… Скруты. Они есть.

Некоторое время оба молчали. Погреб был отменный, глубокий и холодный, чистый и вместительный — однако продуктов здесь, кажется, никогда не хранили. Только два пузатых бочонка стояли в дальнем углу, и все пространство между ними было затянуто паутиной; Игар передернулся и отвел глаза.

— У тебя в плече сидела арбалетная стрела, — сухо сообщил колдун.

Игар проглотил слюну:

— Да…

— У тебя на шее храмовый знак.

Игар опустил голову:

— Да… Я служил Птице.

— Птица отреклась от тебя? — предположил колдун, и на этот раз в ровном голосе померещилась насмешка.

— Я… отрекся…

Игар замолчал. Он отрекся от Птицы только однажды — перед тем, как ступить вслед за Илазой на Алтарь.

— Твое имя?..

— Игар…

Глаза колдуна сверкнули:

— За твою голову дают двести шестьдесят золотых монет!

Игар скорчился. Вжался в стену, втянул голову в плечи:

— Двести…

— Двести шестьдесят.

Игар застонал сквозь зубы; несколько секунд колдун разглядывал его, потом маска бесстрастия дрогнула, и края темного рта удовлетворенно поползли к ушам. Игар понял, что собеседник смеется.

— Вам так нужны эти деньги?!

Колдун не ответил. Лестница заскрипела под его тяжелыми шагами; поднявшись до половины, обладатель плетеной куртки повесил свой фонарь на ржавый крюк в потолке:

— Свет тебе оставлю… Поболтай с этими ублюдками. Они тебе объяснят — про магов, про скрутов, про деньги и в особенности про беззащитных женщин… Счастливо оставаться.

Счет времени он потерял сразу же и решил ориентироваться по свечке за стеклом фонаря — однако воск таял до странности медленно. Игар решил в конце концов, что это и не воск вовсе, а некое доступное лишь колдунам вещество; так или иначе, но снаружи могла пройти ночь, или сутки, или два часа, а здесь, в любовно выбеленном погребе, царила вечная полночь.