А? Нравится песенка? Вот бы мужички-то ее послушали! В речке бы столько корма ракам! А то отощали! Давно никто не тонул! Ни человек, ни лошадь, в крайнем случае! Да так бы просто утречком послушали бы, как мать за водой идет в колодец! Идет и напевает! Да волосы бы не просто дыбом встали! Полысели бы у них шапки!

Соседи... Вот и напели! Мать и так была вне себя, каждый раз она обнюхивала Ольгу! Ходила вокруг и обнюхивала зажмурившись! От нее эти проклятые солдаты отрывали дочь! Кусок ее тела!

А когда Ольга побрила голову... Она подстригалась наголо! Ее пшеничные тяжелые волосы! Она решила уйти к ним! В казарму! Она молча, зло надевала галифе. Не попадала в штанину! Снова! Она подворачивается, перехлест! Потом гимнастерка!

Я не верил. А кальсоны! Она даже кальсоны надела! Со щелью впереди! Чтоб писать! Черт, это была не шутка! И ремень, меня добил ремень! Широкий, настоящий солдатский! Вот когда она им перепоясалась — я понял, что все.

Я закрыл глаза. Это была настоящая война, настоящая воздушная тревога! Дело было за малым! Не хватало воя сирены! Она всем нам, матери, дяде, мне, всей деревне объявила войну! Горе, реке, полям, цветам и травам! Хотя я перегнул! Наплевать ей было на поля и травы! Ха! Она их уже и так победила! Они сдались без боя!

Мать остановилась, как будто увидела... Что? Она увидела своего мужа! Того самого! Моего отца! Черт! Она так была на него похожа! Ужас! Откуда я знал?! Откуда?! Да не важно! Стоило только посмотреть на мать! Сразу все ясно! Как божий день! Я сел на пол, разинув рот! Передо мною стоял мой отец. Ни больше ни меньше!

Мы трое были среди развалин! На глазах, за пару секунд жизнь превратилась в пепелище! А мать, она ведь строила, поправляла, чинила все это. Она чувствовала — уже витал запах гнили, запах пожарища! Уж кому-кому, как не ей было знать этот запашок! Все вокруг и раньше было полно плохих предзнаменований!

И вот теперь она смотрела на меня, на Ольгу, на меня, на Ольгу... Мы, как огромные тараканы! Она никак не могла поверить! Все рушится!

Она даже успокоилась. Нужна ведь передышка. Но ненадолго! Нет. Она нас прожевывала! Как тигр! И теперь снова готова для следующего куска! Ольга... Сначала она, а потом мать примется за меня! Точно! Все! Пиздец!

Но я-то ладно. Я мог уползти в угол. Прикинуться глухим слепым немым! Я мог все переварить! Все! Меня можно кантовать бить толкать перетаскивать! Да. Через меня можно спокойно перешагивать! Я даже ухом не поведу! Надо разгребать снег? Пожалуйста! За водой? Пожалуйста! Помои вынести на морозе, ковылять по двору, а потом на дорогу, в колею? Всегда пожалуйста! Белье нести на реку? Стоять, прыгать на одной ноге, потом на второй, мороз, ждать, и обратно с кучей простыней, белых простыней, а для чего, для кого? Но все равно! Всегда готов! Снежки жарить? Поджигать дождь? Да пожалуйста! Мне это ничего не стоит!

Она смотрела на меня не мигая, не отрываясь. Она втягивала носом воздух. Конечно, потянуло человеческим духом! Среди этого пепелища внезапно она уловила запах человечинки. Сквознячок... Откуда-то дует, пробормотала она, дует... И поежилась.

Мы все могли уползти, подохнуть, утонуть, исчезнуть! Смыться! Это была развилка! Перекресток! Камень! Пустой камень! Никакой надписи! Мы могли переглянуться с сестрой и тихой сапой, на полусогнутых съебаться в переулочек! Тоже могли пойти на запах! Довериться своему нюху!

А вот мать... Она не могла уползти. Она не могла закрыть глаза. И даже! Свет был такой ослепительный! Он ослеплял даже закрытые глаза! Да. Вот так это было. Вот так...

***

Мне было так хорошо с ней здесь. В ее могиле. В реке... Она вернулась домой. Может быть, в этот день, впервые, в первый раз за всю жизнь, я был в мире с самим собой. Может быть... Да. Под этим небом. Странным, цвета лазури... Цвета кристалла...

Идолы юности не знают ни зла, ни пощады. Я не дотрагивался до ее тела. И в голову мне это не приходило. Так здесь было спокойно, так неподвижно. Я лежал рядом, с открытыми глазами, и вода то набегала, то отходила... В небе стояло огромное облако. Оно напоминало гору, гигантскую гору, вершина которой была недосягаема. Как гора, покрытая туманом, утренняя, пророческая гора... От этого облака, от этой горы веяло тревогой, исполнением судьбы. Меня начала бить дрожь.

И тут, в этот момент, я обнял свою сестру! Свою мертвую сестру! Повернулся к ней лицом и обнял! От нее веяло холодом!.. Холодом и рекой! Темной рекой! Я отскочил, и она снова, взбив фонтанчик, погрузилась в воду. Туда, к себе...

Я будто обнял свою испуганную душу. Она так не хотела в смерть... В свой дом. Она кричала: «Нет, не надо! Смерть! Так холодно! Не надо смерть, не надо! Оставь меня здесь! Боюсь боюсь боюсь!»

Я едва смог отдышаться.

Душа?! Да у меня не было этого слова! Не было ни слова, ни души. Я его и не знал. Дожил до восемнадцати и не знал! А ведь у всех оно было! Торчало изо рта! Как зубы! А я в пятнадцать еще ходил без клыков! У матери, у ее братца — у всех были клыки! Все знали это слово, кроме меня! Ольга, водолазы-пожарники, все, все, вся деревня! А я не знал ни слова «душа», ни души... Хотя, наверное, водолазам было насрать. У них, может, тоже нет души?

Все, кого я знал, были уже помечены, уже начали гнить. Ольга, все солдаты, все старухи, все старики, даже собаки, полумертвые от старости, и те — знали это слово!

Теперь все на меня смотрели: «Ах, придурок недоделанный, он и не знал, что такое душа! И слова этого не знал... Недоносок бедный, несчастный... »

А еще эти лилии! Да. Стоило только заметить белый цветок, неподвижный и одновременно будто плывущий, я каменел. Эта полутьма, куда стебель уходит, и ты его видишь, видишь вот-вот, и внезапно он исчезает в глубине! Я становился неуправляем! Лилии меня включали, как елку! Ночами я видел головы девушек- утопленниц, вместо белых цветов это были головы с застывшими улыбками, и глаза их были закрыты...

Так же закрыты у нее. Ольга... Еще когда она была жива, уже тогда у нее были так закрыты глаза! И в те ночи, когда мать уходила на смену, на дежурство в аптеку, Ольга шепотом, шепотом звала меня. Шепотом, хотя никто нас не мог услышать! Никто кроме нас самих.

«Пошли пошли сюда. Иди ко мне. Ты где хочешь? У стенки?»

Я вставал и шел к ней, широко раскрыв свои глазищи. Я весь превращался в глаза! Но ничего, ничего в полной темноте! Я ложился к ней. На ее нагретую сторону, к стенке, с ковриком, с темным ковриком, на нем, помню, какие-то узоры, линии, они складывались в странные маски, в лица...

И только тогда, рядом с ней, совсем рядом, я видел... Она лежит закрыв глаза. Она ждала меня с закрытыми глазами. «Ух, какие лапы ледяные!» — шипела, обвивая меня худыми ногами.

Она всегда говорила, чтоб я замотал голову шалью! Материнской шалью, она ее специально снимала заранее с вешалки и клала под подушку! «Вот. На! Замотай голову!.. »

В такие ночи она не хотела видеть мое лицо. Она не могла на него смотреть. Не знаю почему, но я это понимал. Да.