Как-то холодным поздним вечером я еду в «Стоп & Шоп» за продуктами. Стоянка напоминает пристанище призраков: горстка автомобилей, брошенные тележки, которые с грохотом раскатывают взад-вперед по тротуару, подгоняемые порывистым осенним ветром, словно души умерших покупателей. Я собираюсь выйти из машины, как вдруг замечаю Лейни: она загружает покупки на заднее сиденье своего минивэна через несколько рядов от меня. Что ж, это должно было случиться. Я хожу за покупками по ночам, чтобы никого не видеть, и, видимо, она теперь тоже. На Лейни джинсы, туфли на каблуках, обтягивающий белый свитер; увидев ее, я отчего-то нервничаю. Я пригибаюсь, надеясь, что она меня не заметит. Майк рассказывал, что они с Дейвом ходят к психологу, но спят в разных спальнях, так что прогноз не очень-то благоприятный. Я вспоминаю дочурку Лейни, которая крепко меня обняла, когда я нес ее в кроватку, и сознаю, что буду всегда ненавидеть себя за то, что произошло. Я смотрю, как Лейни отвозит тележку на место, понимаю, что мне нужно выйти из машины и поздороваться, ведь все равно рано или поздно мы где-нибудь столкнемся, но стоянка слишком похожа на пристанище призраков, и меня сковывает безотчетный страх. Я дрожу как осиновый лист, до тех пор пока не загораются задние фонари минивэна Лейни и машина не отъезжает. Татуировка на запястье напомнит мне о том, что я потерял, а Лейни Поттер на парковке — о том, что я натворил. К этому просто нужно привыкнуть, но иногда осознание того, что абсолютно ничего не меняется, поражает, как удар монтировкой по башке.

Я больше не швыряю чем попало в кроликов. Похоронив одного из них на заднем дворе, самое меньшее, что я могу для них сделать — это предоставить остальным полную свободу действий, так что смерть того кролика не была бессмысленной. Зверьки, дрожа, сидят на лужайке поодиночке или по двое-трое, грызут траву и размышляют о чем-то своем, о кроличьем. Они не обращают на меня внимания, не бросают осуждающие взгляды, чего я так боялся, и, похоже, никак не связывают меня с тяжелым роком, обрушившимся на одного из их братьев. Кролики знают, что иногда случаются неприятности, и ничего с этим не поделаешь. Поэтому они щиплют травку, а я глазею на них; хочется верить, что все мы стали мудрее прежнего.

Так я провожу четверг: сижу перед ноутбуком у открытого окна в спальне, поглядываю на кролика, который отдыхает в тени огромного ясеня, и переделываю постоянно меняющийся план книги. Вдруг звонит телефон.

— Дуг? Это Брук.

Ее голос звучит, точно ария; мельчайшие волоски на моих руках стоя аплодируют ей.

— Привет, — отвечаю я.

Я встаю и нервно расхаживаю по комнате.

— Я звоню по поводу Расса, — быстро произносит она, возвращая меня с небес на землю.

— Что с ним?

— Он угнал учебный автомобиль.

— Что?

— Расс ухитрился как-то вытащить ключи из пиджака инструктора Уоррена. И уехал в неизвестном направлении.

— Невероятно.

— Я пока не хочу подключать полицию, но прошло уже двадцать минут, а у Расса нет водительских прав. Он мог разбиться. Или кого-нибудь сбить.

— Понятно, — отвечаю я, и голова у меня идет кругом. — Куда же он, черт подери, мог поехать?

— Я надеялась, что ты мне скажешь.

Снаружи громко сигналит машина, очевидно, чуть не врезавшись в другую.

— Секундочку, — говорю я, — это белая «королла»?

— Да.

— Не звони в полицию. Я верну тебе машину через пятнадцать минут.

Когда я спускаюсь, Расс стоит, прислонившись к машине, и улыбается во весь рот.

— Мой первый одиночный полет, — ухмыляется он. — Молодец я?

— Какого черта ты спер учебный автомобиль?

— Это проявление томительной скорби.

— Тебя же могли арестовать.

— Допустимый риск.

— Ты не догоняешь. Ты в дерьме по уши.

— Мне надо было либо угнать машину, либо снова подраться. А от насилия я пока что решил отказаться.

— Да чего ты пытался добиться? — я выхожу из себя.

— Не знаю. Я всего лишь глупый ребенок.

— Это уж точно. Мы сейчас же возвращаемся.

— Я поведу, — заявляет парень, и я бросаю на него самый свирепый взгляд, на который способен. Расс пожимает плечами и бросает мне ключи; я раздраженно ловлю их в воздухе.

— Ты же не собираешься ехать в этом?

— Чего?

— На этой футболке огромная дыра под мышкой. Сходи надень свитер. И причешись, черт подери, а то такое ощущение, что ты с утра не причесывался.

Расс наклоняется и обнюхивает меня.

— Знаешь что, прими-ка ты душик по-быстрому. Я подожду.

— Ты о чем, черт подери?

И тут он мне улыбается — мой сумасшедший, прекрасный, запутавшийся пасынок, и до меня доходит.

— Она сегодня такая красивая, Дуг. Я к ней заходил.

— Ты с ума сошел.

— Нормальные влюбленные всегда идут в обход.

— У меня в голове не укладывается, что ты додумался до такого.

— А почему бы и нет? — интересуется он. — Вполне в моем духе.

Минуту я стою и скребу в затылке, как идиот, потом качаю головой и улыбаюсь.

— Я буду готов через пять минут.

— Через десять. Надень синий свитер в косичку. Он идет к твоим глазам.

— Ладно, не дури.

— Извини.

По дороге в школу мы во все горло подпеваем группе «Клэш»; окна в машине открыты. Мы нота в ноту повторяем гитарные соло, синхронно стучим в такт барабанам по панели приборов, а когда нужно, поем в унисон. Ни у кого больше так не получится. Наше чутье безупречно, а души чисты. На светофорах на нас с благоговейным страхом таращатся водители, а мы играем и поем что есть мочи.

Не думаю, что Брук бурно отреагирует на мое появление. Не будет ни прочувствованных речей, ни объятий, ни бдений с магнитофоном под дождем у окон любимой, ни долгих нежных поцелуев в коридоре под приветствия проходящих мимо учеников. Но, быть может, увидев меня, Брук вспомнит, что между нами зарождалось что-то прекрасное, легкое, настоящее, а я, раз ее увидев, буду снова и снова мужественно пытаться ее повидать. Может, мы обменяемся взглядами, засмеемся, сделаем что-то такое, от чего земля на минутку уплывет из-под ног, и в следующий раз, собравшись в одиночку в кино, я смело оставлю сообщение на ее автоответчике. Быть может, что-то в моем взгляде или голосе намекнет Брук: будет хорошо, если она придет, ведь я теперь не тот, что раньше. Я уже не жду счастливого конца. Я просто хочу, чтобы что-то снова началось.

Песня кончается, диджей тараторит, как заводная игрушка, и Расс выключает радио. Во внезапно наступившей тишине я ловлю себя на том, что расскажу Хейли, как здорово мы с Рассом поем в машине. Иногда такое происходит до сих пор — словно условный рефлекс, от которого невозможно избавиться; меня охватывает мучительная грусть. Расс заговаривает было, но потом умолкает, почувствовав перемену в моем настроении, и остаток пути мы оба едем в молчании. Думаю, теперь так и будет: шум, гам, долгие разговоры, изредка прерываемые молчанием — словно пауза между двумя песнями. Есть что-то утешительное в том, что Хейли всегда будет ждать меня в тишине, а я буду жить вместе с Рассом, вести с ним долгие разговоры.