В ответ Зи нежно поцеловала меня.

– Достаточно, что у меня были глаза.

«Мой брак будет династическим, но пока у меня есть глаза». Жаль, что…

– Как ты думаешь, машины, то есть ВЛ, любят друг друга? – спросила я.

Ее тело горело в моих руках. Интересно, каково это будет – не иметь тела?

– Сохрани себя, – сказала она. – Грета, прошу тебя. Сохрани себя. Старайся изо всех сил.

И она обняла меня рукой за голову – прижавшись ладонью к колючим волосам – и придвинула свои жадные губы к моим.

Мы еще лежали переплетясь, когда дверь скользнула в сторону.

Я потянула на себя простыню.

Конечно, это был Талис. Он держал руки в карманах, и плащ у него покачивался в ритме биений сердца. Я покраснела, думая, что он ухмыльнется и станет насмехаться. Моя только что открывшаяся душа была для этого еще слишком нежной. Я знала, что не смогу защититься.

Но к моему удивлению, он даже не улыбнулся. Его бледные глаза пробежали по каждому дюйму наших тел, но это не выглядело похотью. Это выглядело сожалением.

– Мы готовы, – объявил он.

Я встала.

Меня прикрывала только простыня, и я покраснела, но я была ростом выше Талиса, и это придало мне уверенности.

– Нет, – сказала я.

Талис замер. Сперва его лицо стало жестким, древние глаза уподобились осколкам подсвеченного стекла. Потом на нем появилось нечто большее – гнев ли? Страх? Удивление?

– Нет, – повторила я. – Сделаем по-моему. Сначала обедать.

– А-а, – с облегчением выдохнул Талис. – Ну ладно.

Значит, обедать.

Моим последним в жизни блюдом оказались цукини. Я повалилась на край стола и захохотала. Потом разрыдалась.

Тэнди подвинулась на скамейке, чтобы хватило места для меня и Зи. Хан и Атта потеснились. Элиана не было.

А цукини, как ни неприятно мне это признавать, оказались неплохи: слегка обжаренные на темном масле с базиликом. Еще была кукуруза и перцы, с луком, зеленью и большим количеством чеснока. Лепешки жгли пальцы. Масло к лепешкам тоже было. Много масла, и толстые куски козьего сыра, положенные на изумительные помидоры, и соль отдельно в солонке. Что-то из этого мы обычно расходовали аккуратно, высчитывая порции. Но не сегодня. Это был наш пир.

Я поела, а отодвинув тарелку, почувствовала на плечах пальцы. Обернувшись, увидела маленького мальчика, лет пяти или шести, чернокожего, щуплого, с блестящими бусинками в волосах. Я не знала его.

– Грета. – Он робко дотронулся до моей щеки.

И тотчас убежал. Какие-то пальцы провели мне по уху с другой стороны, и я снова повернулась, и снова какой-то ребенок прикоснулся к моему лицу и тихо назвал имя:

– Грета.

Один за другим они подходили ко мне, не все, но многие – Дети перемирия. Они трогали мои ставшие чувствительными волосы, мои плечи, веснушки. Называли по имени. Да Ся пришлось придерживать меня за спину, чтобы я не упала. Принесли и несколько подарков. Золотую рыбку оригами, не больше моего ногтя величиной:

– Она приносит бессмертие.

Резной деревянный гребень, для моих бывших волос.

– П-прости, – смутился мальчик.

Маленькая девочка, как раз в том возрасте, когда можно начинать ухаживать за пчелами, принесла истекающие медом соты. Такие свежие, что еще теплые.

– Не откладывай, – сказала она. – Съешь сейчас.

Я так и сделала. И когда липкого лакомства больше не осталось, в комнате стало тихо. И в этой тишине Хан спросил:

– Ты собираешься умереть?

О Хан! Вечно, вечно, вечно невпопад.

– Не знаю.

Я не знала, что сказать остальным. Атте, который сидел и все в себя впитывал, как камень солнце. Тэнди, с ее гневом и потерей. И Зи. Но Зи, конечно, я уже сказала все, что было необходимо. Я потянулась к сидевшему напротив Атте и взяла его крепкие, сильные руки.

– Разговаривай с ней.

– С молчанием покончено, – заверил он.

Но его голос сорвался – не оттого, что долго оставался без применения, но от внезапных слез.

– Ты, Грего и Элиан, – сказала Тэнди. – Нам не хватит людей.

– Знаю.

Я смотрела на нее – гордую, сильную, невредимую. Когда-то она была напуганным и измученным ребенком. Я упустила свой шанс помочь ей пройти этот период. И упускала многие годы.

– Ты помнишь первое правило войны по Талису? – спросила она.

Обычное для всех стремление говорить с обреченными вполголоса у нее, кажется, отсутствовало. Ее сильный голос наполнил всю комнату. Все смотрели на нее и на нас. Я кивнула, но она все равно за меня ответила:

– Оно гласит: «Добавьте индивидуальности».

– Знаю, – повторила я.

– Итак. Если тебе выпадет такая возможность, сделаешь для меня кое-что?

– Конечно.

Все затаили дыхание от торжественности момента и слушали.

– Пни Талиса пониже спины.

Трапезная разразилась хохотом. Но Тэнди не смеялась. Она кивнула мне, как одна королева другой.

Потом улыбнулась. Улыбнулась и я.

Отодвинула скамейку. Встала. Покачнулась. Выпрямилась.

– Я готова.

По крайней мере, мне так думалось. Сдавило горло.

– Зи, ты… можешь со мной пойти?

– Обязательно.

Я и не сомневалась.

Мы вышли. За дверями трапезной стоял Элиан.

– Ой, волосы. – Он согнул пальцы и костяшками провел по бархату моего черепа.

Прикосновение было таким нежным, что я вздрогнула.

– Элиан…

Он крепко меня обнял. Когда я уткнулась носом в его непослушные кудри, то почувствовала, что от него еще пахнет погребальным костром. Элиан отодвинулся от меня, поцеловал в щеку, а потом, грубым, как от дыма, голосом, сказал:

– Там аббат… Грета, ты можешь сходить со мной?

В мизерикордии Обители-4 в круге света стоит кресло с памятью формы, как гнездо в зарослях колонн с книжными полками, где хранится классическая философия. В кресле развалился аббат, как мог бы развалиться человек, бессильно опустив руки и не касаясь пола пятками. Его центральная стойка наклонена вперед, значит голова на фут отходит от поверхности кресла. Кто-то подложил ему под голову книги, между держателем и подушкой. Конструкция его тела не предусматривает положения лежа.

И все же он лежит.

Именно в этом месте лежала я, когда с ревом садился камберлендский корабль, и аббат получил эти повреждения, бросившись отключать магниты снофиксатора, чтобы спасти меня. Он мог закрыться, но вместо этого спас меня. Я тогда лежала здесь, а он меня пытал.