В камере он будет плакать, безутешно плакать. Не по себе, погибшему, не по тем, кого я убила, а, как и предсказывала мама, по мне — безнадежно больной, беззаветно любимой Динке. Вчера я ему сказала: «Без тебя я жить не смогу и не буду. Если тебя не станет рядом со мной, я поставлю тот фильм, который ты сделал год назад, на всякий случай, с моей молекулой смерти, а потом повторю весь сценарий в действительности». Димка даже не спросил, какой такой якобы сделанный им фильм я имею в виду, — он и так все понял.

Фильма на самом деле не существует — все я выдумала. Не знаю зачем. Наверное, чтобы хоть как-то утешить Димку: смерть моя будет по возможности безболезненной: молекула смерти — надежная анестезия. Я поступлю по-другому — так, как и запланировала с самого начала: напишу сейчас признание, подкрепленное реальными доказательствами своей вины (запись убийства Марины, указания, где в ее квартире имеются мои отпечатки пальцев, кассеты с записью моих разговоров с реализатором фильмов и тому подобное), позвоню Ивану Ивановичу, адвокату, с которым я заключила заочный договор, заранее оплатив его услуги (он будет защищать Димку), а потом… Анестезия мне ни к чему — я слишком хорошо изучила смерть и нисколько ее не боюсь. Постановка мне тоже ни к чему — я столько поставила пьес смерти, что быть действующим лицом очередной не хочу. Я просто умру.

* * *

Не так-то просто, оказывается, просто умереть. Я представляла это так: горсть таблеток, стакан воды, прощай, Димка, простите те, кого я когда-то… — и сон, сон без конца и без края, как блоковская весна (возможно, напоследок мне даже успеет что-нибудь присниться — те, кого я когда-то… пройдут вереницей, чтобы помахать рукой на прощание). Я думала, мне не будет страшно: бояться можно того, чего не знаешь, а я так хорошо изучила смерть — столько раз умирала за себя и за других. Я думала, мне не будет жалко — кого и чего жалеть? Себя? Жизни, которой у меня, по существу, никогда и не было? Я думала, мне не будет больно и обидно — с самого начала знала, на что иду, и сознательно выбрала этот путь.

Да мне и не страшно, не жалко и не больно. Просто умирать не хочется.

А если не умирать? Выбросить в унитаз таблетки, вылить воду — и жить? Обязательств умереть я никому не давала. Димка? Но разве же я собиралась умереть, чтобы спасти Димку? Нет, это я Димку спасаю, потому что решила умереть. Так зачем же тогда…

Шесть лет назад, когда все только начиналось, я подумала: умру, как только меня постигнет неудача. И вот неудача постигла — путь завершен. Но можно начать новый путь, другой. Что мне мешает прожить еще одну жизнь?

Стакан с водой и горстка таблеток мешают. И приговор на пожизненное одиночество мешает. И неловкость перед смертью, за здоровье которой я обещала сегодня выпить стакан воды с горсткой таблеток.

Ну, залпом, быстро!

Зря я все-таки не сделала фильм — молекула смерти мне помогла бы.

Ничего не происходит. Ничего не происходит! Как страшно ждать смерти.

Сумерки затопили комнату. А я и не заметила, что наступил вечер. Надо бы включить свет — Максик не любит темноты, сейчас расплачется. Да и Димка ее не любит. Я пересадила малыша на диван, поднялась, подошла к выключателю. Приступ внезапной тоски вдруг накатил и затопил душу, как сумерки комнату.

— Наташка, ты чего? — Димка чутко реагировал на перемены моего настроения. — Ну что такое, сестренка?

Он подошел, обнял меня, прижал к себе крепко-крепко, как, наверное, когда-то прижимал свою Динку. Я погладила его по щеке — не знаю, гладила ли его так Динка?

— Все хорошо?

Димка смотрел с беспокойством и надеждой. Ну можно ли ему сказать, что плохо?

— Хорошо. — Я ему улыбнулась и в самом деле почувствовала себя лучше. — Конечно, хорошо.

Максик сполз с дивана и поковылял ко мне. Споткнулся, упал, но заплакать не успел — я его подхватила на руки. Димка вернулся к столу, разлил вино по бокалам.

Сегодня у нас праздник — у Димки закончился условный срок. Адвокат, которого наняла Динка, оказался отличным профессионалом — Димке дали всего лишь год условно, что в его случае почти ничего.

— За эпилог?

Я удивленно посмотрела на Димку.

— За что?

— За то, что все кончилось, — Димка протянул мне бокал.

— С освобождением! — поздравила я своего брата, не смея поверить, что все действительно кончилось — кончился наконец наш страшный год, который мы прожили, прижавшись друг к другу, как двое сирот. По одиночке мы просто не смогли бы выжить. А еще нам очень помогли наши родители — мама и папа. И маленький Максимка. Я взяла его из роддома через две недели после Марининой смерти. — За эпилог! — Я осторожно повторила Димкин тост и вдруг почувствовала, что тоска окончательно отступила.