— Знай, Сандра, эдакие муравьишки когда-нить сожрут нам дом.

Взяв рулон, он начинает наматывать на руку шершавую туалетную бумагу.

Домой Сандра возвращается по тому же «канату», по которому и пришла сюда. Обе руки заняты ее райским созданием. Желтые глазки, рот во всю мордочку. Брюшко светлое и припухлое.

Завернув за торец, уже на крыльце она видит Аннели, стоящую в одних трусах, с волосами, собранными в хвост, правда, отдельные белесые прядки все равно свисают ей на грудь, покрытую прыщиками, замазанными рыжим цветом. Аннели закурила одного Джоника, папину сигаретку марки «Джон Сильвер», и говорит:

— Нас тока трое: Джек, Джон и я.

Слышно, как в этот момент она пытается походить на Папаню, но у нее, видимо, что-то болит, и поэтому выходит не то, как-то брюзгливо, а ведь папа говорит совсем по-другому.

Грудь у Аннели — как отвисшие соски у гончей Уве Юнссона — тоже вся в каких-то пятнышках, отметинах, припухлостях, к тому же у обеих грудь одинаково неприкрыта. Обе они голые, но при этом не красивые. Помнится, эта гончая, ощетинившись, лежала с кутятами, а они все тянули ее и дергали, и, еще слепые и черные комочки, они ползали друг по другу, пища и поскуливая, а у их мамы торчали эти самые соски, хотя в остальном у нее было обычное собачье тело: с шерсткой, радостным хвостиком и всем таким. Голые, не прикрытые шерстью мешочки с какой-то пипкой на конце.

— Гляди, что у меня есть! — говорит Сандра, а Принц-Плюх весь распластался по ее рукам, голенький и гладенький. Он чуть-чуть двигает ножками — нет, не то что капризничает, а так просто шевелит всем подряд. Но потом, присмирев, успокаивается и лежит себе, тяжелый, в ее маленьких ладошках. Ноги у лягушек на самом деле длинее и тоньше, чем может показаться, когда они просто так, вяло свисают вниз. Брюшко у него зеленое и блестит, как подкладка кошелька из комода Аннели. Вот такой он. Особенный.

— Купил он мне что надо? — спрашивает Аннели.

— Не-а. Эт ж его не касается, — отвечает ей Сандра.

— Блин, да ищ-ще ж ка-ак касается! Мне ж даже в джинсы не втиснуцца с этим дурацким подгузником на заднице! Глянь-ка!

Аннели оборачивается, показывая спину. На ней осталось несколько бумажек с багровыми глазками, а трусы все просто голубые, только кружева по краям.

— Он ваще отец или как?

— Ну нет вапщета.

Аннели тушит сигаретку в цветочном ящике, висящем на перилах.

— Вот же бли-ин!

Потом Сандра остается на крыльце одна: Аннели уходит в дом, чтобы выпотрошить из шкафа всю негодную одежду. Сидя на нижней ступеньке, Сандра гладит лягушонка по выпуклым горбинкам на спинке:

— Ну-ну, — утешает она его.

Все-таки в основном он коричневый, и у Сандры тоже всегда видно коричневые линии в складочках на ладошках. Они с ним в каком-то роде подходят друг другу. Сочетаются.

Потом приходит Папаня, неся с собой белое десятилитровое ведро. В нем будет жить лягушонок. Ведро с лягушонком ставится под крыльцо, а Папаня ходит довольный, насвистывая песенку про своего вечного Хартов-Голда. Дает лягушонку всякие разные красивые прозвища.

— Эк какой мне замеч-чательный зять достался, скажу я вам! Тока бы он тя, Сандра, плохому не научил.

Папаня, как обычно, берет Сандру за подбородок. Большой палец сверху, а снизу — шершавый указательный. С улыбкой глядит ей прямо в глаза, близко-близко. Его щетина как медная проволока. Кожа загорелая, только внутри морщинок — белая. Особенно красный у него нос, который к тому же весь в мелких ямках, прямо как клубника, только зернышек внутри нет.

Когда папа уходит в дом варить кофе, Сандра бродит по пажити, нащипывая розовые кругляшки клевера для лягушонка. А потом заползает под крыльцо и бросает их в ведро. Под крыльцом все как в подземном царстве. Валяются червячные коробки с четырехугольными прорезями на крышках, окурки, банки из-под пива, старые цветные горшки и две сбитые лопаты без черенков. Земля тут утоптана, и ничего не растет. Из-за света, бьющего сквозь доски, все в полосочку.

Под половицами висит сеть, в которой застряли крылышки насекомых. Это уже остатки. Косиножки не всегда их доедают, или это крылатые сами вырываются из сетей и, лишившись своих крыльев, падают на землю, начиная новую жизнь уже в качестве пресмыкающихся или ползучих.

Сандре холодно. Лягушонок топчет клевер: «топ-топ-топ» — слышно его лапки по дну белого ведерка. По размеру он — примерно половина этого самого дна. Заглядывая в будущее, понимаешь, что зрелище будет неутешительное.

Пока папа пьет кофе, читая в газете объявления о продаже автомобилей и борзых щенят, Сандра сидит рядышком, болтая ногами и макая в его кофе кусковой сахар из медной сахарницы. А бывает, прильнет ухом к синей пышногрудой тете у него над локтем.

— Вот такого давненько бы надо было завести, — произносит папа, тыкая пальцем во что-то очень хорошее в газете. — Ну, крошка, скажи ж, какова была б красота!

Сандра угукает, а во рту крошится сахар.

— Угу-у.

Иногда почти выговаривает «да».

На клеенке в желтую полоску прожжены маленькие дырки, в них приятно запихивать хлебные крошки. Получается такая игра. После нее весь стол в бугорках, и это вроде как навсегда, так что даже стаканы не стоят ровно. Ну и пусть их, все равно до этого только Аннели есть дело.

Слышно, как Аннели там сверху все что-то снует и возится. На одной из стен в ее комнате есть следы от ударов, она там колотила своей тростью для ходьбы. Бывает у нее такое настроеньице, грымзоватое и брюзжащее.

Почитав до кучи еще и объявления о знакомствах, Папаня говорит:

— Вот выучишься у меня в институте, когда вырастешь, будешь высокая и без вредных привычек… ой, да тьфу ты, дочура!

Вдруг на кухне объявилась Аннели и стала всем мешать. Допытываться, почему это