матка на другой день и пошла проведывать. Осмотрела: на крыльце ручки, да ноги лежат, воротилась да и объевила. Старшины да общество народу набралось да за ей и пришли. С улицы рамы железные приколотили, штобы не выйти ей. Поскакала, поскакала там и кончилась в своей хаты. Посмотрели в окна — сдохла. Тогда сожгли хату совсем.

(Старики говорят, што это правда, бывальщина. Варушка одна в хаты жила, дак ей што-ле в головушу и пришло.)

289

Покойный дружок

Была девица, от родителей осталась одна и созналася с бурлаком с хорошим, слюбилася с им. Девица даватця стала к деде да дединке, ей жить негде: «Возьмите меня, подберите». Оны ей говорят: «Покинь дружбу, дак мы тебя и возьмём». Она сказала: «Покину, возьмите только». Оны и взели ей, а она дружбы не покинула, втай где на вечеринке сойдётця, и до того доходила и долюбилися, что и в люди вышло, а дядя и дединка поругиваться стали. А молодец занемог да скоропостижно и помер. Дедя и дединка говорят: «Слава Богу, теперь с им знатьця не будет». Она ходит на вецери-ноцьку, а всё по ём тосуёт, всё в уме держит. На вецеринку придёт, да с вецеринки всё с подругами пороз, ладит идти на могилу и сходит, поревит. Придёт и спать повалитьця, а он к ней и приходить стал. Люди не видят, а она говорит с им. Стала весела эдака, он говорит ей: «Я умер, да не в заболь, срежайся в замуж за меня». До того дело дошло, што она платье наладила, отдала тючок подруге и говорит: «Я сегодня взамуж пойду». А подруга и говорит: «Што ты, ведь его нет живого». — «Нет, он ожил». — «А пошто люди не видали нехто?» Пришли с подругой на вечеринку, опеть его и видать, а подруги не видят. Тут сговорились оны, он и говорит ей: «Я пойду домой, а ты приходи к моей фатёрки, из фатёрки пойдём венцетьця». Она пришла в его фатёрку, а он лежит покоен в савану, свечка горит, образ, она тут и сробела. Тут и самой смерть пришла. Поутру ставают дедина с дединкой, нет племеницы: «Где, где, где?» — не знают, где и взет. Подруга та и сказыват, што она взамуж срежалася за досельнего любовника. Платье посмотрели — нету. Дядя и пошел на могилу, а она на его могиле лежит мертва, а платье по крестам розлиплёно.

290

Лешевы родины

У лешого жонка с Руси была, обжилась, робёнка принесла, надо бабку нажить. Лешой и побежал наживать. «Жонка с Руси, дак мне и бабку наживи руску», — говорит жонка. Бабка по бабкам ходит, он и пришел к ей. «Бабка, обабь». Ей и потащил и притащил к жонки, бабить. Бабка-то и говорит: «Дак из чего мыть-то?». — «А наживу, найду посуды». Полетел за ведром в тот дом, откуда бабка, и взял подойник у снох, снохи не благословясь поставили. И притащил. Бабка смотрит, подойник будто её. Она рубешок и зарубила. Она оммыла да и поставила посудину. «Обирай, куда знашь». Он и унёс. Жонка и говорит: «Он тебя росщитывать будет, будет тебе дават серебро, ты всё говори: «Первой, первой, первой». Как скажошь «другой», он давать боле не будет». Он и стал ей росщитывать, она все говорит: «Первой, первой, первой». И девать стало некуда, и в корман наклала и за пазухи, он всё дават. Тогда она и сказала: «Другой», — он и перестал давать. «Тащи меня домой теперь». Он и потащил старуху, дома и оставил. Старуха и посмотрела подойника, рубежок тут и есь. Она на снох и заругалась: «Ой вы, безпутни! Всё делайте не благословясь, лешой подойник сносил свою жонку обмывать».

291

Леший водил

Девка годов так тринадцати в Троицын день по Тамице шла по улицы, немножко до церквей не дошла и вдруг пропала. Нету и нету — догадались, што лешой увёл. Начели молебны петь. Ей петь дён не было, каждой день поутру молебны служили. На шестой день старик один пошел огород городить вёрсты за три, девка на его пожне цветочки рвёт. Увидела старика и в сторону побежала. Он её закликал: «Феня, Феня!» А она прочь от его. Она пока через огороды выставала, он проворной старик, ей и захватил. Привёл к матери — ничего некому не скажот, не допытаишься. Теперь жива, жонкой за мужиком одним.

292

За овцу

Вечеринку мы сидели у старика. Девицы складыню задумали сделать. А старик и пришепнул им живу овцю у суседа унести. Тут проворны девки были, зашли в хлев без огня, овце шапку наложили, штобы не блеяла и унесли к хозяину, он и освежил ей ноью. Утром хозяйка встаёт, овец много было, все белы, одна черна, той и нету. А у ей муж в карты играл и вино пил, она на его и сказала: «Это ты ночью овцу увёз, в карты проиграл?» — «Нет, зёрнышком виноват (зерно носил продавал), а овцю не трогал». Всё мужика клеплет. Так и закончилось дело. Наутро старик овцю и сварил. Сын у старика, годов деветнадцати, наутро у него удить пошел на море, где перемёты стоят. Удил да был, все видели, да не в свою сторону, в Кянску сторону и пошел. На удьбе люди были, кричат: «Мишко Мишко ты не туды идёшь, там суха вода-та!» Порыцяли, порыцяли, да и бросили, думают: так пошел. А Мишко так и потерялса. Его пошли искать, молебны служить, да так ничего не подействовало. О конец заговенья Филипова он потерялса, на весну самоедята приехали, одна самоедка его бралась искать в христовску ночь; в ту пору, когда под замок (с кресным ходом) идут, всякой покойной, всякой пропашшой к родительскому двору придёт и повалитця ко крыльцу. (Нужно, штобы через порог в это время три раза перешагнула девица или жонка в цвету, в кровях.) Нехто не нашелса, побоялись: «Сами себя вить уходим», — побоялись. Да через петнадцать годов в Кянды один (с лешим-то знаетця) говорит: «Я знаю Зотова, у лешого-то живёт». Он жене своей скажот, а жена этта и запофаркиват, до родителей и дошло. Машка сбегат и попроведат в Кянды к мужику. Он и говорит: «Он живёт от Кянды на полуволоке в стороне, в лесу, не видно фатеры, и у его четверо детей, борода большая уж.