– Что случилось? – спросила Приянка. – Что он имел в виду, когда сказал, что президент Круз сделала для тебя исключение?

Существовало одно правило, и ради меня президенту Круз пришлось его нарушить. И все это время я чувствовала себя виноватой – будто я перед ней в долгу и должна делать все, что она попросит.

– После того как систему лагерей разрушили, была разработана целая процедура по возвращению детей в семьи. Ты слышала что-то об этом? – спросила я. – Многие из нас были подростками, кому-то – и таких оказалось немало – уже исполнилось шестнадцать и больше. Они не хотели возвращаться к родителям, которые выдали их правительству, заставили их почувствовать себя нежеланными.

– Могу представить.

Я кивнула.

– ООН и кабинет президента Круз настаивали, что родители по-прежнему имеют законное право на тех, кто еще не достиг восемнадцати лет. Было принято компромиссное решение: если родители не заявят о своем желании забрать ребенка или ребенок сам не захочет возвращаться, его не отправят в родную семью силой. Родителям разрешили заявить о своих правах в любой момент времени, но на переходный период правительство находило для детей новый дом.

При этих словах лицо Приянки дрогнуло.

– В чем дело?

– Ни в чем. – Она покачала головой.

Я прокрутила в голове последнюю фразу, надеясь понять, на что она так отреагировала. Бесполезно. Приянка тоже молчала.

– Ну и вот… – Мне ничего не оставалось, как продолжить. – Несколько лет я жила с подругой – Кейт – и другими детьми, за которыми она присматривала. Но однажды мне позвонили. Родители хотели, чтобы я вернулась. Я им понадобилась. Они подали заявление, чтобы восстановить родительские права, и прислали мне вместе с документами письмо, в котором рассказывали, какими виноватыми они себя чувствуют, как они были напуганы и растеряны. Моя двоюродная сестра Хина и ее родители постоянно убеждали меня поговорить с ними. Но я не хотела даже видеть их. Совсем не хотела. В последний раз, когда я их видела, они были готовы меня убить – я ведь устроила жуткую автомобильную аварию посреди скоростного шоссе, и моя мать чудом осталась жива.

– Дерьмо, – выдохнула Приянка.

Я снова кивнула.

– Но… мне нужно было подавать хороший пример. Мне нужно было показать другим детям, что все мы можем начать с чистого листа и что наши раны могут исцелиться… Вставь сюда любую банальную фразу, какую захочешь. И я поехала на встречу с ними. Я даже упаковала свои вещи, и меня повезли в Фолс-Чeрч. Нам оставалось километра три, когда я увидела первый рекламный щит с надписью «Стой. Не приближайся. Эти люди – полный отстой?» – «Выбирайте Кимуру. Лучшее будущее с Кимурой».

Приянка быстро уловила суть, и мне понравилось искреннее возмущение, отразившееся в ее лице. Когда-то мне казалось, что я, быть может, все себе выдумала, что это просто случайность. В тот день за рулем был агент Купер. Он сразу понял, что происходит, и предложил мне выбор, который не предоставляли никому. Он рисковал получить за это дисциплинарное взыскание.

– Так получилось, что мы припарковались совсем недалеко от дома. Улица была заставлена множеством фургонов. И там собралась прямо-таки толпа. Они все ждали. Отец даже повесил плакат на дверь гаража: «Воссоединяем семьи, восстанавливаем будущее!»

– Не могу определиться, что я хочу: что-нибудь расколотить или заорать, – пробормотала Приянка. – Что ты сделала?

Мы дали задний ход и вернулись в Вашингтон. У меня никогда не хватало духу прочитать новости за тот день, но думаю, об этом писали повсюду. Меня потом постоянно спрашивали об этом случае, даже после того, как Мэл запретила.

Толстяк и Вайда уже ждали меня. Толстяк обнял меня так крепко, что я чуть не задохнулась. Я думала, что от их поддержки мне станет легче. Но нет, мне было все так же плохо. Я поужинала с ними, а потом заперлась в ванной и, включив душ, злилась и рыдала.

В числе немногих умений, которые в нас вбили в реабилитационных лагерях, была способность сдерживать слезы по приказу и плакать так, чтобы никто не слышал.

Я почти год не разговаривала с ни Хиной, ни с тетей и дядей. Они были хорошими, добрыми людьми и поссорились с моими родителями, когда те решили отправить меня в лагерь. Я знала, что они расстроились, когда я не вернулась в Калифорнию, чтобы остаться с семьей, и я понимала, что они огорчились еще сильнее, когда барьер между мной и родителями превратился в глубокую пропасть. Я просто не хотела выслушивать их объяснения, я не хотела, чтобы меня упрашивали. Я хотела работать.

Я повернулась к Приянке и случайно локтем сбила аптечку с раковины. Мы обе одновременно наклонились, чтобы ее поднять. Что-то выскользнуло из заднего кармана джинсов Приянки и звякнуло, ударившись о пол. На первый взгляд этот предмет был похож на одноразовый мобильник, но он был матово-черным, без экрана. Я чувствовала в его корпусе слабый заряд.

– Запасная батарея для телефона, – пояснила Приянка, поднимаясь и засовывая ее обратно в карман. – На случай, если придется бросить машину. Я собиралась подзарядить ее здесь.

Должно быть, она почти полностью разрядилась. Я мысленно коснулась батареи, и энергия отозвалась тихим жалобным воем.

Я прижала аптечку к груди и благодарно посмотрела на девушку.

– Роман уже, наверное, беспокоится…

– Думаю, он точно беспокоится, а не наверное, – заметила она, глядя на себя в зеркало. – Я сейчас приду. Хочу попробовать помыть голову в этой восхитительно мелкой раковине.

Я кивнула и направилась к двери. Перед тем как выйти в теплую летнюю ночь, я оглянулась. Приянка оперлась руками на край раковины и пристально рассматривала себя в поцарапанной зеркальной поверхности в поисках чего-то, не предназначенного для моих глаз.

Почему-то я ожидала, что обнаружу Романа стоящим настороже у двери, но похоже, он вообще так и не пошевелился – так и сидел, вцепившись в руль, глядя наружу сквозь лобовое стекло. Я открыла переднюю пассажирскую дверь, плюхнулась на сиденье, а затем тихонько ее прикрыла.

Довольно долго мы пребывали в молчании, воззрившись на дверь туалета. Я не понимала, почему парень буквально излучает напряжение. Оно было направлено не на меня, как и его остановившийся взгляд.

– Такая плохая стрижка? – непринужденным тоном спросила я.

Роман покосился на меня, отвел взгляд, затем посмотрел снова.

– О нет… то есть…

– Шучу, – сообщила я. – Всe в порядке?

– Да. Нет. – В его словах послышалась нотка гнева. – Он неправ. Во всeм. Он вообще тебя не знает.

– Кто неправ? – спросила я. – Мой отец?

Парень кивнул, стиснув зубы и нахмурившись.

– Кое-что из того, что он говорит, правда, – сказала я. – О том, что я отказалась возвращаться домой. О том, какой ущерб ему причинила, когда устроила аварию. Я не смогла соответствовать их ожиданиям о том, какой должна быть моя жизнь. И мне очень обидно. Я же получила эту силу не по собственной воле. Я лишь решила ее сохранить.