нечеловеческих усилий… после такого, — такое «совпадение» воображения и _ж_и_з_н_и_ — ты _т_а_к_о_е_ знаешь? — я не знаю, другого, нет его! Так вот: после _в_с_е_г_о_ такого счастья! — после такой Победы, — разве не Победа это? ну, найди мне подобное во всех литературах, во всех жизнях! — после _в_с_е_г_о_ — утратить, так легкомысленно, так мелко, так погано! Да что ты, кем же ты меня считаешь? Способным плюнуть в то, чем мучился, чем _ж_и_л, чему _с_л_у_ж_и_л! — а я _с_л_у_ж_и_л, я имею право так говорить, это право трудом всей жизни завоевано! _Т_е_б_я_ утратить, _Т_е_б_я_ грязнить?! Тебя, в сердце хранимую так свято, так бережно… поставить в уровень с _т_а_к_и_м_и?!.. Ну, тогда скажи — ты — сумасшедший! Не поверю, можешь кричать, что сумасшедший, что я — подлец, что содержание моих, _т_е_х, писем может быть сравнено лишь с той «универсальной подлостью»… неведомого «Н.»… — все можешь, — это мимо меня летит, это _н_е_ _в_ _м_е_н_я! Больно мне может быть, как ты не поняла меня, как легко «сравнила»… — с кем!! — как хороши и благородны все, один писатель — фантазер… может быть сравнен лишь с… мо-жешь, я не обижусь на тебя, на твой запал, я мысленно тебя ласкаю, я тебя благословляю, моя Оля, мое _с_ч_а_с_т_ь_е, моя — найдена… я люблю тебя… иначе как же? я же тебя, _т_а_к_у_ю, вы-думал! мечтами высек из небытия… и ты — _я_в_и_л_а_с_ь. Как у Овидиева Пигмалиона _о_ж_и_л_а_ статуя! У меня — больше: мечтами предносилась и — явилась. Странная «угадка»? Нет, конечно, — ты _б_ы_л_а_ во мне, — необъяснимо это. Что же _т_е? _П_о_з_н_а_л_и_ _к_т_о_ _т_ы? Чуть только, _ч_т_о_-_т_о_… чуяли, — и только. Если бы знали, _к_т_о_ ты, — в осколки бы себя разбили, у твоих ног в прах бы обратились, но… не отошли бы! Убили бы друг друга, себя убили бы… — не отошли бы. Не женились бы на «фрейндин»[127], «хорошей для…» (зачем писала ты эти «голые» слова?! Меня вертело от них. Мне было не по себе.) или на «кукле»… Ты не возмущайся мною: это правда. _И_м_и_ возмущайся. Разве ты в чем повинна? Ты выдержала испытание с честью, гордо, ибо ты Свет, дочь Света, Ольга! Не закрывай _т_е_х, да я и не посягаю на «малых сих». Но будь же справедлива, хоть к себе. Припишешь ли достоинствам хоть доктора, что «так благородно относился, так бережно»? Припиши _с_е_б_е. У того срывалось, сорвалось. Был «злой, темный». Разжигал «ревность» — разжигал тебя! играл с «девчонкой»! «С другой бы поступил _и_н_а_ч_е». Ясно? Припиши _с_е_б_е. Другой — тот просто: «сам женился на другой». Насильно? Не мог вынести казнь за обучение? H e мог… имея «Нэш», загородную виллу нанимая, — этот «нэш»-то содержать — ведь стоит денег, и немалых. А разве нельзя было часть уплатить и выдать обязательство уплаты в сроки? _В_с_е_ _б_ы_л_о_ _м_о_ж_н_о. _В_с_е_ — в карьере! _Н_е_ _у_з_н_а_л_и, _к_т_о_ ты, — вот, в чем дело. Масса _и_х, вертелись, _ч_т_о-то прознавали… так непохожа на других… очарование… — и — _н_е_ узнали. Вот, в чем дело. А скажи-ка, можно осквернить… Икону? Можно. Замазать грязью, опоганить, разбить и сжечь? Да, можно. Но… разве на чудотворную молиться перестанут? Разве «Всечестная» перестанет быть чтимой и творящей чудо? Ты — та Икона. Могли и осквернить, запачкать, — _в_с_е_ могли. Есть предел силам человека, страданьям человека. Можно его загнать, заторкать, захватать. Святость есть святость, но человек — от персти. Без Благодати он бессилен. Папочка твой плакал. О чем он плакал, светлый?! Никто не скажет. Оля… я тебя боготворю, мало сказать — люблю. Веришь мне? Я _з_н_а_ю, _к_т_о_ _т_ы. Как же я могу тебя утратить, — _в_с_е_ во мне, чудесное, утратить?! Нет, не могу. Сказать мне больше нечего.

Как чудесна! как необычайна ты! Новый штрих: «в бобрике и плюше ноги вязнут, как все там…» Вот ты _к_а_к_ можешь, _в_с_е_ — одним штрихом. Знаешь, за эти дни мучений ты необычайно _п_о_д_н_я_л_а_с_ь, _н_о_в_а_я, еще… любуюсь, восхищаюсь… очарован… целую ноги, ножки милые твои, Олёль… схожу с ума, уже безумный. Ты — _Д_у_ш_а, вот кто ты. Истинное подобие и образ Божий. Дар Божий. Сам Дьявол очаруется тобой, — ты помнишь «Демон», Пушкина. Недаром мой Вагаев говорил Дари в метели… Перед чистотой, перед _с_в_я_т_ы_м_ и Демон «дар невольный умиленья» признает. Как же «сим малым»-то не поступиться своим, им свойственным! Припиши себе. Я кончил.

Жив тобою. Страдаю, восхищаюсь, трепещу, молюсь, ликую, плачу. Да, ты — героиня необычайного романа. Огромного. Огромная. Слепящая. Тебя создать — труд непосильный, мне. Дари — _ч_е_р_е_з_ тебя — могу, и буду. Ты можешь сама творить. Пиши. Ты права: недомолвки искажали _п_р_а_в_д_у. Раздражали. Самый прекрасный образ — чуть зеркало кривит — урод! То же в искусстве, в жизни, в «мыслях изреченных» — чуть-чуть уклон — и ложь. Так не вини же, пойми же Ваню твоего… да, твоего? все еще — твоего, да, Ольга? Все о тебе, все о тебе… и дни, и ночи, просыпаюсь, вижу, зову так тихо, нежно, так ласково… Олёль, Олюша… бедная моя Олюша… моя чудеска… умная… ка-ка-я! Господи, Твой Дар. Знай, Оля: _т_ы_ — _т_а_к_а_я_ — _о_д_н_а. Цветочек, умирающий цветочек… святой водой..! перекрестила… — Господи, благодарю Тебя! Ты дал мне увидеть _ч_и_с_т_о_т_у… ребенка-женщину… дитя… о, какая красота Твоя! Помнишь, Оля? «Господи, Твою красоту видел!»202 И я. Тебя.

О. А. скончалась от грудной жабы. Нажила горем, нежеланием лечиться, непосильной работой: убивала себя, томилась по мальчику, не могла жить. Как я умолял, требовал… — «успокойся, милый… пиши… ничего важного». Серов в 33 г. определил расширение аорты. Другие врали. Месяца за 2 до смерти Оля сказала мне: «я скоро умру». Собирались ехать в турне по лимитрофам. Я умолял показаться профессорам в Берлине. Повез к доктору: можно ли нам поехать. Неуч заявил: «сердце молодой женщины». Два приступа сряду, в понедельник 22.VI — я едва успел прибежать из аптеки:…после 3-х впрыскиваний понтапона! — мерзавец доктор — _н_е_ Серов! — она _у_с_н_у_л_а. Я тебе писал об этом. ЕЕ сняли. Мне страшно смотреть — спит, живая, прекрасная. Увидишь. Я тебе все писал, как она лежала в гробу, в лилиях… я читал ночью, чередуясь с чтицей, первую ночь лежал на постели, рядом с ее постелью… о, тяжело… проклятая моя работа! она меня уводила из живой жизни, а Оля гасла… не хватало сил упрашивать: брось работать, все передай прислуге! — «Тогда я не уйду от _с_е_б_я!» Плакал — и уходил в _с_в_о_е. Тяжело. Себя виню, но она — вся забота и любовь — _в_е_л_а_ свое. И