Четыре года после этого прошли без крупных событий. Война на Востоке была почти окончена Лукуллом. В столице оппозиция, видя свое бессилие захватить власть, довольствовалась тем, что на каждом шагу мешала правительству, дискредитировала его и раздражала. На морях по-прежнему господствовали пираты. Наконец в 67 г. народный трибун Авл Габиний, человек даровитый, но самых сомнительных правил, внес предложение – по-видимому, предварительно согласившись с Помпеем – начать решительную борьбу с морскими разбойниками. Он предложил назначить на три года главнокомандующего и облечь его неслыханными в Риме полномочиями: в полное его распоряжение предоставить армию в 120 000 человек, 500 кораблей и крупную денежную сумму, предоставить ему единоличное избрание себе всех помощников, а всех правительственных чиновников и военачальников в береговой полосе в 20 миль шириною подчинить ему безусловно.

Со времени Ганнибаловской воины Рим не организовывал такого грандиозного предприятия и ни один полководец не получал даже приблизительно таких полномочий. Было ясно, что если предложение пройдет, то власть эту получит в народном собрании непременно Помпей. Такое возвышение его представлялось одинаково опасным и партии сената, и демократам, и представители обеих партий делали величайшие усилия, чтобы отклонить проект или хоть внести в него некоторые ограничения. Но в народном собрании предложения Габиния прошли подавляющим большинством голосов без всяких изменений. Помпей начал действовать против разбойников замечательно удачно – и вскоре прошло предложение трибуна Гая Манилия, в силу которого Помпей получил и командование сухопутными армиями на Востоке тоже почти с неограниченною властью, так что власть была вручена ему почти на 5 лет.

Долголетняя борьба против сената этим завершилась: сенат теперь более не правил. Достигнуто было то, к чему первые шаги сделал Гай Гракх и к чему так упорно стремились его последователи. Но как переменились за время этой борьбы и люди, и обстоятельства, нравы, военная дисциплина, экономическое положение! Все было уже совсем другое, чем в те годы, когда цель была впервые высказана. То, что с самыми чистыми намерениями и с самыми светлыми упованиями было начато благородным юношей, то было закончено просто хитрыми и ловкими интригами. Одна борьба – против сената – этим была действительно окончена, но из самых последних событий было уже ясно, что против того человека, который получит в свои руки всю полноту власти, начнется немедленно новая, быть может упорнейшая, борьба. Успокоению не суждено было наступить.

Принятую на себя задачу Помпей исполнил блистательно. Конечно, со средствами Римского государства, если распоряжаться ими сколько-нибудь умело, было и нетрудно сломить пиратство, но тем не менее нельзя не признать, что успех был достигнут быстро благодаря умелой организации, которую Помпей придал данным в его распоряжение силам. Давно не испытывали в Риме такого чувства удовлетворения, как теперь, когда Помпей, отплыв весною 67 г., уже через 40 дней совершенно очистил от разбойников море между Италией, Сицилией и Африкой, а затем перешел в восточные воды и там в течение 7 недель почти окончательно истребил пиратство. До 1300 разбойничьих кораблей было потоплено, погибло свыше 10 000 корсаров. Погибли они почти все в боях, с теми же, кто изъявлял покорность, Помпей обращался чрезвычайно снисходительно.

Италия наконец вздохнула свободно, вместо тревог и дороговизны распространились спокойствие и дешевизна всех жизненных припасов – и люди с удивлением видели, что в руках одного человека дела идут гораздо лучше, чем в руках сената.

В водах Крита у Помпея чуть было не дошло до открытых столкновений с Метеллом, давно уже находившимся на Крите с армиею и не желавшим подчиняться Помпею, но как раз пришло известие, что Помпей назначен начальствовать и в Азии с такими же широкими полномочиями, какие были ему даны против пиратов. Он немедленно оставил флот в полной готовности подавить какие-либо попытки воскресить пиратство и в 66 г. отправился наконец туда, куда так давно стремился.

В Азии за это время уже начались серьезные недоразумения между Митридатом и Тиграном, так что союз между ними существовал только по имени. Помпей обратился прежде всего на Митридата. Понтийский царь не мог держаться против тех 30 или 40 тысяч войска, которые были у Помпея, и уклонялся от сражения. Некоторое время ему это удавалось, но наконец Помпей нагнал Митридата, искусно обошел его войско и в ночном нападении истребил его целиком, царь едва спасся сам. Он попробовал искать помощи у Тиграна. Но Тигран давно уже подозревал, что Митридат является вдохновителем и тайным руководителем разных заговоров против него, к тому же он был напуган восстанием одного из своих сыновей, так что не только не оказал поддержки своему зятю, но объявил крупную награду тому, кто захватит его, а сам явился к Помпею, бросился к его ногам и принял от него мир на унизительных условиях. Помпей двинулся преследовать Митридата, который укрылся в своих владениях на северном берегу Черного моря. Впервые появились теперь чужеземцы в горах Кавказа, с незапамятных времен занятых полудикими и совершенно независимыми племенами. Жители встретили пришельцев враждебно, да и по условиям местности движение представлялось чрезвычайно затруднительным. Помпей решил, что даже захват Митридата не вознаградил бы за неизбежные опасности и потери и, удовольствовавшись тем, что сопротивлявшиеся племена все-таки были смирены римским оружием, двинулся обратно.

Митридат готовился к новой борьбе. Уменье ненавидеть было, пожалуй, преобладающею чертою в его характере. Возможно, что он действительно лелеял мысль, которую ему приписывают, напасть на Италию с сухого пути, хотя очевидно, что такая попытка была безумием. Царь собирал воинов, заготовлял припасы и снаряды с тем большею энергиею, чем менее было у него ресурсов, почти невыполнимые требования предъявлялись к подданным с невероятною жестокостью. Любовью подданных Митридат никогда не пользовался, не был он любим и ближайшими своими помощниками: его подозрительность проявлялась слишком часто, а подозрение почти всегда грозило смертью тому, кто его навлекал. Теперь же, когда неудачи давали особенно много пищи недоверчивости царя, никто не чувствовал себя около него в безопасности. Это привело к широкому и сильному восстанию.

Скоро Митридат увидел себя всеми покинутым. Его собственный сын, Фарнак, заявил свое непременное намерение предать отца смерти – тогда 68-летний царь заставил выпить яду всех бывших с ним дочерей и жен и принял яду сам, яд действовал очень медленно, и он приказал рабу заколоть себя (63).

Римляне не имели на Востоке врага столь энергичного и опасного, как Митридат. Это был человек если и не гениальный, то бесспорно крупный. Выступление его на исторической сцене ознаменовало собою начало новой борьбы для римлян, с его смертью борьба эта вовсе не оканчивалась.

Как весть о важной победе было принято известие о смерти Митридата в лагере Помпея, который в то время устраивал дела в Сирии. Царство это было в состоянии, близком к полной анархии. Власть царей, можно сказать, никем не признавалась. Каждый сколько-нибудь энергичный вождь отдельного племени держал себя как вполне независимый владетель и сам устанавливал отношения войны или мира с такими же, как он, князьками. Богатые торговые города, как Дамаск и Бейрут, особенно страдали от жадности соседей и сами должны были охранять себя, подобно тому как западноевропейские города в средние века. В особенно возбужденном состоянии были входившие в состав Сирии евреи, у которых около этого времени выдвинулся энергичный род Маккавеев, под его управлением евреи захватили безусловное преобладание по всему побережью от Малой Азии до Египта. Маккавеи, быть может, приобрели бы и большое политическое значение, если бы в их племени не началась упорная внутренняя борьба партий, которые, расходясь по некоторым религиозным вопросам и по политическим своим тенденциям, боролись с тем ожесточением и с тою беспощадностью, которыми всегда характеризуются религиозные распри.