Он хотел отойти, чтобы оставить ее наедине для размышлений, но охваченная внезапной паникой Марианна удержала его за руку.

– Еще одно слово, крестный, умоляю вас. Поймите, чем для меня является решение, которое надо принять! Я знаю, всегда знала, что дочери знатного рода не подобает обсуждать избранный ее родителями союз, но признайте, что на этот раз обстоятельства исключительные.

– Согласен. Однако я думаю, что уже не о чем спорить.

– Да нет! Я не собираюсь спорить. Я полностью доверяю вам и люблю, как любила бы отца. Я только хочу полной ясности. Вы сказали, что отныне я должна буду жить по законам Сант'Анна, почитать имя, которое буду носить?

– В чем же дело? – строго спросил кардинал. – Вот уж не ожидал услышать от тебя подобный вопрос…

– Я неправильно выразилась, – простонала Марианна. – Другими словами: какой станет моя жизнь с момента, когда я стану женой князя? Должна ли я буду жить в его доме, под его крышей…

– Я уже говорил, что нет. Ты сможешь жить там, где тебе понравится: у себя в особняке д'Ассельна или где угодно. Если у тебя появится желание, ты можешь воспользоваться любым из владений Сант'Анна, будь то вилла, которую ты увидишь завтра, или принадлежащие ему дворцы в Венеции и Флоренции. Ты будешь полностью свободной, и управляющий Сант'Анна позаботится, чтобы твоя жизнь не только избавилась от материальных забот, но и была роскошной, как это надлежит женщине твоего ранга. Только никаких скандалов, никаких мимолетных связей, никаких.

– О крестный! – вскричала уязвленная Марианна. – Я никогда не давала вам повода предполагать, что я могу пасть так низко, что…

– Прости меня, я не то хотел сказать и также неправильно выразился. Я все еще думал об амплуа певицы, выбранном тобой, и о возможных неведомых тебе опасностях, связанных с ним. Я знаю прекрасно, что ты любишь и кого любишь! И я не просто сожалею о выборе твоего сердца, – я не могу забыть, что его избранник обладает слишком большой властью, чтобы не привести тебя опять к нему, когда он этого пожелает. У тебя нет сил бороться с ним и с самой собою. Но, дитя мое, единственное, о чем я тебя прошу, это всегда помнить об имени, которое ты будешь носить, и соответственно вести себя. Никогда не поступай так, чтобы твой… ваш ребенок отныне когда-нибудь смог упрекнуть тебя. Впрочем, я верю, что на тебя можно положиться. Ты всегда была моей возлюбленной дочерью. Просто тебе не повезло. Теперь я оставляю тебя подумать.

Сказав это, кардинал отошел на несколько шагов и преклонил колени перед статуей святого Жана, оставив Марианну у гробницы. Она непроизвольно повернулась к ней, словно ожидаемый кардиналом ответ мог слететь с этих мраморных уст. Жить с достоинством… и с достоинством умереть, вот к чему, несомненно, свелась жизнь той, что покоилась здесь! И достоинство было так вознаграждено! Впрочем, Марианна вполне откровенно признала, что у нее нет особой тяги к приключениям, по крайней мере подобным тем, что она пережила, и не могла избавиться от мысли, что если бы все пошло по-другому и особенно если бы Франсис вел себя иначе, она в это же самое время жила бы спокойно и с достоинством среди величественной роскоши Селтон-Холла.

Она осторожно положила руку на изваяние, и холод мрамора пронизал ее. То ли ей почудилось, то ли в самом деле на тонком лице с закрытыми глазами, таком безмятежно спокойном над высоким воротником, промелькнула легкая улыбка. Может быть, молодая женщина пыталась из-за порога смерти приободрить свою живущую сестру?

«Я схожу с ума! – волнуясь, подумала Марианна. – У меня уже начинаются видения! Надо кончать с этим!..»

Резко повернувшись спиной к статуе, она подошла к крестному, который молился, спрятав лицо в руках, и отчетливо заявила:

– Я готова. Завтра я сочетаюсь с князем.

Не глядя на нее, даже не повернувшись, он прошептал, подняв глаза к лику святого Жана:

– Хорошо. Теперь возвращайся к себе. Завтра в полдень ты покинешь гостиницу, сядешь в карету и прикажешь кучеру ехать по дороге к Луккским Купальням, находящимся в четырех-пяти лье отсюда. Это никого не удивит, раз ты приехала сюда на воды, но ты не доедешь до конца. Примерно в одном лье от города ты увидишь около дороги небольшую часовню. Я буду ждать тебя там. Теперь иди.

– А вы остаетесь? Здесь так темно и холодно.

– Я живу здесь, сторож – верный чле… друг! Иди с миром, малютка, и да хранит тебя Бог!

Ей вдруг показалось, что у него очень усталый вид и, в то же время, что он с нетерпением ожидает ее ухода. Бросив последний грустный взгляд на статую Иларии, Марианна направилась к выходу, занятая новой мыслью. Крестный продолжал удивлять ее. Какое слово хотел он произнести, упомянув о стороже? Член? Но член чего? Не значит ли это, что князь Церкви, римский кардинал, принадлежит к какой-то секте? Но в таком случае к какой? Вот и новая загадка, которой, может быть, лучше не касаться. Марианна почувствовала себя такой утомленной от всех этих вторгающихся в ее жизнь тайн!

После запаха остывшего воска и сырых камней собора ночной воздух показался ей восхитительным. Аромат его был таким нежным! А небо такое прекрасное! Она с удивлением обнаружила, что теперь, когда решение принято, все ее волнение улетучилось. Она была почти счастлива, что согласилась на этот странный брак. Безусловно, было бы безумием отказываться от союза, обеспечивавшего ей жизнь, сообразную ее вкусам и происхождению, предоставляя ей полную самостоятельность при единственном условии – достойно носить имя Сант'Анна!

Даже вызванный воображением образ Язона не возмутил новое для нее спокойствие. Пытаться найти спасение с его помощью было, конечно, ошибкой. Судьба выбрала за нее, и, может быть, так даже и лучше. Единственный, кого ей во всех отношениях не хватало, – это милейшего Аркадиуса. Когда он рядом, все сразу становится проще и понятней.

В то время как она пересекала площадь, теперь уже совсем темную, ее поразила тишина вокруг. Не слышно было ни малейшего шума. В воздухе не звучала больше любовная песня… вокруг затаилась ночь, томительный мрак которой предвещал неведомые испытания завтрашнего дня. Невольная дрожь охватила Марианну.

Когда ее карета проехала величественные, украшенные гербами решетчатые ворота, фантастическим черно-золотым кружевом замыкавшие высокие стены, Марианна ощутила, что вступает в новый мир, охраняемый каменными стражами на пилястрах у входа: один вооруженный натянутым луком, другой – поднятым копьем, словно угрожавшими каждому, кто осмелится переступить порог. Ворота, как по волшебству, раскрыли свои створки перед лошадьми, но ни одного охранника, ни одной из собак, так напугавших офицера жандармерии, не было видно. Ни единой души! Этот вход начинал длинную, посыпанную песком аллею, обсаженную высокими темными кипарисами вперемежку с лимонными деревьями в каменных вазах, безмятежную перспективу которой завершали искрящиеся султаны бившей из бассейна воды.

По мере того как карета катилась по песку аллеи, по сторонам открывал свои прелести романтический парк, населенный статуями, гигантскими деревьями, ажурными колоннадами, брызжущими фонтанами: своеобразный мир живой и неживой природы, где вода казалась властелином, а цветы отсутствовали. Охваченная непонятной боязнью, Марианна оглядывалась, затаив дыхание, с таким чувством, словно само время остановилось… На миловидном лице Агаты, сидевшей против нее, замерло выражение явного страха. Только погруженного в свои мысли сидящего в углу кардинала, казалось, не волновала странная щемящая грусть, наполнявшая поместье. Даже солнце, сиявшее при выезде из Лукки, исчезло за слоем белых облаков, откуда пробивались рассеянные лучи света. Атмосфера стала гнетущей, не слышалось пения птиц, никакой шум, кроме печального журчания воды, не нарушал тишину. В карете все молчали, да и Гракх на своем сиденье забыл, что можно петь или свистеть, как он привык это делать во время бесконечного пути.