class="p1">Люба так крепко задумалась, что не видела, как гордый лебедь подплыл к самому берегу и разглядывает ее, выгнув тонкую шею. Шипит тихо, раскрывая клюв.

- Ох, миленький, ты есть просишь? — встрепенулась Люба. — Ну извини, извини меня, дуру такую, гляжу и не вижу ничего перед собой... — Она стала торопливо отламывать кусочки хлеба и бросать лебедю.

Важная птица, потеряв всю свою осанистость, пыталась ловить кусочки на лету. И тут же подплыл второй лебедь.

Люба стала бросать и ему. Вдруг ей вспомнились слова бабки: «Вон лебеди, Любка, по двести лет живут, а один разок только женятся. И ежли погибнет у лебедя его лебедушка, то он так и мается один до скончанья свово лебединого веку, а ежли лебедь помрет иль убьют его, то лебедушка во вдовах живет иной раз и больше сотни годов, так-то, Любка, заруби на носу». — Неужто вы по двести лет живете и только один раз женитесь? — шепотом спросила Люба, глядя на двух.птиц, медленно плавающих перед ней. — Выходит, вы намного-намного лучше людей... Ох, господи, да кто нас не лучше? — Она кинула в воду последний кусочек, отряхнула халат, встала и пошла к проходной, быстро мелькая стройными белыми ногами…

Так уж случилось, что после первой встречи Робки и Вениамина Павловича, после их вечернего чаепития между ними завязалась прочная дружба. Робка проглотил «Мартина Идена» за два дня и был потрясен так сильно, что ходил совершенно очумевший, не ел, не пил, и остановившиеся глаза его выражали такое смятение, что приятели, соседи, мать и даже Федор Иваныч спрашивали участливо: не заболел ли он? Что случилось? Какое такое трагическое и непоправимое несчастье? Робка отнекивался, отмыкивался, ни с кем не хотел разговаривать. Только Богдану, который решил, что Робка опять впал в тоску из-за Милки, Робка ответил, что у него такое настроение, он даже сам не понимает какое из-за того, что прочитал книгу.

- Книгу? — изумился Богдан, совершенно убежденно не веря, что книга может вообще как-то подейст вовать на человека, а чтобы вот так сделать из нормального малого чокнутого, в такое пусть дураки верят.

И Богдан спросил опять: — Какую книгу?

- Вот... — Робка показал ему «Мартина Идена».

Богдан взял, полистал — картинок не было, спросил:

- Про что?

- Про нас с тобой... про жизнь…

- Как это про нас с тобой? Откуда этот... — Богдан посмотрел фамилию писателя... — Джек Лондон знает? Англичанин какой-то, ха!

- Он американец.

- А почему фамилия Лондон? Лондон — это столица Англии, дурик!

- Отвязни, Богдан, а? — Робка очнулся от состояния транса, он посмотрел на приятеля: — Ты лучше «Куклу госпожи Барк» читай. — И он отобрал у него книжку.

- Че ты окрысился? — обиделся Богдан. — Спросить у него нельзя. Про нас с тобой, — повторил он слова Робки. — Не может этот англичанин... Ну, пусть американец — мне лично плевать, хоть турок пусть будет, не может он про нас с тобой написать.

- Почему?

- Потому что он про нас с тобой ничего не знает! — резонно возражал Богдан. — Он что, жил с нами, ну? Он же в капиталистической стране жил, в натуре! Откуда он про нашу социалистическую жизнь может знать? Ты даешь, Роба, обхохочешься!

- Ты ее читал? — спросил Робка пЬсле паузы.

- Не читал и не буду! Если он про меня написал, зачем читать? Я про себя и сам все знаю.

- Дубарь ты, Вовка... — с сожалением вздохнул Робка. — Я прочитал, и мне такое открылось... про себя... про других людей, про жизнь…

- Ой, ой, держите меня! — презрительно хмыкнул Богдан. — Помнишь, училка по литературе верещала. — Дальше он заговорил, подражая слащавому голосу учительницы: — «Мальчики! Девочки! Когда вы прочитаете «Евгения Онегина», вам откроется такое... вы узнаете все о жизни, о себе... Это такое наслаждение, мальчики, это непередаваемо!» — Богдан сплюнул презрительно. — Ну, прочитал! Никакого наслаждения! Мутота! А чего про жизнь узнал? Да ничего! Там жизнь дворянская, а у нас? — Богдан опять сплюнул. — Может, конечно, профессорам там всяким это читать интересно, может, он и великий там поэт, не спорю, памятники зря ставить не будут. Но лично мне это — не в дугу!

Они сидели на «Стрелке», на горячих от солнца ступеньках пристани и смотрели на Крымский мост, курили полуголые, на них были мокрые трусы — только искупались.

- А этого велели прочитать, Чернышевского... Ты прочел?

Робка отрицательно мотнул головой.

- А я взял сдуру в библиотеке. Усохнуть можно, в натуре! Я пока двадцать страниц одолел, так заснул два раза, железно говорю. — Богдан засмеялся.

Мимо них прошли несколько парней в спортивных формах. На плечах они несли две сверкающие лакированными боками байдарки и весла. Парни весело переговаривались о чем-то, смеялись. Богдан и Робка молча наблюдали, как они спустили байдарки на воду, уселись в них по двое, долго вставляли в уключины весла. Потом оттолкнулись от бетонной ступеньки и поплыли. Ритмично взлетали весла, опускались почти без всплесков в воду, следовал рывок, и весла взлетали снова, роняя алмазные капли воды. Байдарки быстро удалялись к Крымскому мосту. Ребята смотрели им вслед. Богдан сказал с завистью:

- Спортсмены... Говорят, можно в секцию записаться.- Где?

- Да здесь, на «Стрелке». Туда малолеток не принимают, а нас возьмут запросто.

- Ну и давно пошел бы... — пожал плечами Робка.

- Аты?

- Не тянет... Костику скажи, он тебе составит компанию. — Робка поднялся, стянул с себя черные сатиновые трусы до колен, стал отжимать их. Богдан покосился, спросил:

- Куда собрался?

- По делу надо. Книжку отнести.

- А я?

- Ну пошли вместе. Не знаю, может, неудобно…

- А к кому?

- К историку Вениамину Павловичу.

- Фью-ить! — присвистнул удивленно Богдан. — Ты чего, к нему домой... вот так запросто ходишь?

- Не запросто, но... хожу. Книжки у него беру читать. — Робка натянул влажные трусы, брюки, носки, обулся, взглянул на Богдана: — Пошли, деятель! Богдан уже заканчивал одеваться, как наверху, из-за строения, где хранились байдарки, каноэ, другие лодки и разный спортивный инвентарь, показалась веселая компания. Впереди шел Гаврош и напевал, играя на гитаре, висевшей на ремне через плечо. За ним шли Валька Черт, Ишимбай, Карамор. Ишимбай нес объемистую тяжелую сумку.

Я