– Жаль, – искренне говорю я. – В самом деле, есть хочется очень сильно… Может, сделаете исключение?

– Не сделаем, – грозно насупившись, отвечает он, залипает глазами на моей купюре – и после паузы, словно соблюдая одному ему ведомый ритуал, спрашивает: – Вы заказывать будете?

Я отрицательно мотаю головой.

– Тогда, может, вам лучше на улицу выйти? – предлагает он.

– Вы считаете? – скорее утвердительно замечаю я, разворачиваюсь и выдавливаю плечом стеклянную дверь.

В переходе под Новым Арбатом молодые люди с помятыми лицами поют под гитару Летова, а победивший «пластмассовый мир» проносится над их головами, бухая колесами джипов и улюлюкая сиренами лимузинов. Впрочем, не весь. Та его часть, которой пока не досталось мест в представительских авто, семенит по трубе перехода, цокая каблуками тысячедолларовых туфель, и смущенно отводит глаза от музыкантов.

Девушка со шляпой в руке пристает к прохожим с просьбами помочь материально. Когда я шагаю мимо, она замолкает.

Труба выплевывает меня к американскому посольству, и какое-то время я двигаюсь бесцельно вперед, потом направо, потом вниз, пока наконец не оказываюсь у моста. Вода в реке застывшая, обездвиженная, обдающая холодом даже на расстоянии. И никакого желания остановиться, закурить и долго смотреть на реку.

На набережной нескончаемый поток машин в обе стороны и ни одного человека на тротуарах. Даже привычных рыбаков, выуживающих из воды радиоактивных чудовищ, и тех нет.

С другой стороны, что может делать нормальный человек на набережной в пятницу, в конце рабочего дня? В это время все сидят в ресторанах, или возвращаются домой, или делают покупки в магазине, сверяясь по телефону с женой.

Да и я не особенно похож на человека, который станет разгуливать в подобном месте. Во всяком случае, раньше этого за мной не водилось.

Мы с Оксаной любили этот район Москвы. Сидели на шестидесятом этаже, в ресторане с панорамным видом, лениво потягивая белое вино, и нехотя разговаривали, рассматривая укутанный зыбким маревом город. Однажды мы справляли ее день рождения, и всем тогда было безумно весело то ли от вина, то ли от хорошей компании. Я пытаюсь вспомнить детали того вечера, но у меня не получается. Видимо, человеку не свойственно запоминать моменты, в которые он был счастлив.

Вместо этого вспоминается холодный балкон моей квартиры, на подоконнике которого пепельница, а в ней окурки со следами ее помады, хинкали, которыми я кормил ее с похмелья в Питере, огромная прореха на простыне в бельгийской гостинице. Какие-то незначительные вещи, ни о чем не говорящие детали, которые, видимо, и определяли нас.

Еще вспоминается другая осень, в которой мы идем по набережной, но от реки не веет холодом. Напротив, на улице слишком тепло для этого времени года. Воздух был пропитан солнцем, а весь город гулял в парках или катался на речных трамваях и, кажется, даже листья в тот год не хотели желтеть.

Остановившись у моста, мы долго смотрели на воду, и Оксана сказала что-то вроде «хочется, чтобы это продолжалось вечно». А я тогда ответил: вряд ли мы это заслужили.

Она засмеялась и продолжила свой лирический пассаж, но что конкретно говорила, я не помню. Скорее всего я был занят своими мыслями, или вставил в уши пуговицы наушников, или просто отвернулся. Я всегда был занят чем-то своим.

Мы слишком мало разговаривали. Даже в последний раз, когда у нас случились эти разборки, я в основном отмалчивался. Хотя наутро мне казалось, что мы сказали друг другу все и даже больше, сегодня я уверен в том, что мы не договорили.

Будь она жива, мы бы нашли объяснение тому, почему эта история произошла именно со мной. У нее всегда все было по полочкам. Одно логично цеплялось за другое, предопределяло третье и выливалось в четвертое. Как-то, обсуждая одно интеллектуальное кино, Оксана вскользь заметила: «Это история о том, как определенные обстоятельства предлагают человеку возможность измениться». Вероятно, что-то такое она бы сказала и на этот раз.

Но обстоятельства, душа моя, не сотрудники банка или страховой компании. Они ничего не предлагают человеку. Они лишь пробуют на прочность, потоком надвигаясь на тебя. Обтекают, если не находят пазух слабости. А найдя, забиваются в них и разрывают твою сущность на мелкие кусочки.

И вот я валяюсь здесь, на набережной, разбитый вдребезги, и тот кусок, в котором осталось больше цинизма, говорит, что мне не хватает тебя. А другой, в котором, кроме цинизма, ничего и не осталось, стонет, что на самом деле мне не хватает тех дней, когда ничего не произошло, когда мы что-то еще могли изменить.

Но никаких нас больше нет. Ты не знаешь, какой теперь день и чем все закончилось, а я не знаю, на каком кладбище тебя похоронили.

Мы очень любили этот район. Теперь придется научиться полюбить другие места и другие виды из окна. Теперь многому придется учиться заново.

Москва-Сити – маленькая площадка, со всех сторон сдавленная небоскребами, в полированных боках которых отражается багровое солнце. Солнца так много, что кажется, будто оно только взошло. Я задираю голову вверх, но там лишь сходящиеся как кроны деревьев башни, и между ними никакого солнца нет. Его последние лучи падают из-за крыш, преломляются в огромных стеклянных поверхностях и создают этот оптический обман. Меня эта иллюзия настолько удивляет, что я смотрю по сторонам в поисках таких же, как я, городских сумасшедших, приходящих сюда вечерами, чтобы понаблюдать это явление. Такая смешная городская традиция, вроде наблюдения садящихся в Шереметьеве самолетов.

Но, похоже, солнце здесь никого не волнует. Люди перебегают из офиса в офис, застревают в огромных вращающихся дверях торгового центра или стоят группами по трое и молча курят, глядя перед собой.

Встав так, чтобы башни с отражающимся солнцем занимали весь задний фон, я вытягиваю вперед руку с телефоном и щелкаю себя пару раз. Выбрав наиболее удачный кадр (стоит ли говорить, что все селфи более-менее одинаковы и среди них нет удачных или неудачных), я собрался было залить фотографию в инстаграм, но тут заметил в собственной ленте фотографию из его квартиры. То самое селфи с друзьями. Издевательская фотография, последний ехидный привет. Кроме нее, еще несколько свежих селфи, выложенных двойником. Он на фоне телекамер, он, стоящий на балконе моей квартиры, он, сидящий за рулем моего авто, и все в таком духе. Я за два года выложил сюда меньше своих фотографий, чем он за месяц. Видимо, приучал к себе аудиторию.

Аудитория ставила «лайки» в таком же количестве, что и к моим настоящим фотографиям. Справедливости ради стоит сказать, что так же произошло и в жизни – никто особенно не заморачивался некоторыми несоответствиями между нами. Ни один из наших (теперь уже общих) знакомых не сказал себе: кажется, что-то идет не так. Подведи я сейчас всех, кого так или иначе коснулась наша история, к тем фотографиям в его квартире, максимум, что они бы сказали, глядя на изображение двойника: это просто два одинаковых селфи. Трудно сказать, какое более удачное.