— Марина, будь там аккуратнее, — напутствовала меня Маньяра.

— Да, не стреляй в него сразу заклинанием, пусть сначала скажет — зачем позвал? — это уже пожелание Агапы.

— Если я не вернусь… считайте меня коммунисткой, — попрощалась я с девчонками.

— Хорошо, будем так считать, — хором ответили мне.

Я несмело постучалась и дверь медленно открылась.

Чего я ожидала увидеть внутри? Средневековую камеру пыток, не меньше. Вон в том углу вместо книжного шкафа должна была стоять дыба, вместо весело потрескивающего угольками камина — жаровня с раскаленными щипцами, а вместо удобных кресел — электрический стул и трон с шипами. Но ничего этого не было — кабинет скорее напоминал рабочее место какого-нибудь академика.

Шкафы с книгами, удобные кресла, антиквариатный стол с изящными письменными принадлежностями — все это освещалось такой здоровенной люстрой, что ее запросто можно принять за детскую карусель. Того и гляди зазвучит шарманка и огоньки пустятся в круговерть.

На стене висела огромная картина, но что было на ней изображено? Простыня полностью закрывала ее сверху донизу, оставляя взгляду только золоченую раму.

За столом сидел Фендюлятор и мрачно смотрел на развернутые листы бумаги, лежащие на ровной поверхности. Под его взглядом они тасовались как игральные карты, и изредка выскакивал то один, то другой, чтобы потом снова нырнуть в веселую перетасовку.

— Сядь! — скомандовал Фендюлятор, не отрывая глаз от листов.

— Я пешком постою, — попыталась я пошутить.

— Ты плохо слышишь?

Он чуть повысил голос. Интересно, до каких пор можно испытывать его терпение? Когда он выйдет из себя и вывалит свою гнилую сущность? А нужно ли мне лицезрение его истерики? Нет. Мне нужно другое — выйти отсюда как можно менее поврежденной.

На всякий случай я крепче перехватила платок. Конечно, "Шандарахусом" такого быка не свалить, но попытаться стоило.

— Я хорошо вас слышу, господин ректор. Что вы хотите узнать? — я села в мягкое кресло и почувствовала, как проваливаюсь в его мягкость.

Проваливалась недолго, всего секунду. Но за эту секунду поручни кресла успели обвить мои руки, а подголовник скользнул холодной змеей и создал подобие врачебного воротника. Вы могли видеть такие на больных, когда им ставят шейный корсет, чтобы они излишне головой не болтали.

Я вскрикнула и рванулась, но мягкое кресло отреагировало мраморной твердостью

— я не смогла вырваться из крепких объятий. Меня так крепко даже бывший муж не обнимал, когда вернулся после армии.

— Чем больше будешь дергаться, тем сильнее кресло будет сдавливать тебя. Перестань, если не хочешь задохнуться, — ехидно улыбнулся ректор.

Я попыталась вырвать левую руку, но она оказалась скованной крепче бетона. К тому же кожаная поверхность кресла прильнула к запястью и начала сдавливать как тисками. Пока было не очень больно, но я тут же расслабила руку и кресло дало слабину в ответ. Понятно — не сопротивляешься, оно не всего лишь держит. Сопротивляешься — получаешь порцию бо-бо. Все ясно, как день за витражным окном.

— Вот и хорошо, — заметил Фендюлятор. — Я знал, что ты умная девочка, только притворяешься дурой. Теперь ты будешь говорить?

Бумажные листы на столе заметались со скоростью листьев в осенней воздушной воронке, а потом, в один миг, сложились аккуратной стопочкой. Представитель семейства бумажных выполз на стол из стопки и на него тут же запрыгнула ручка, украшенная самоцветами. Она застыла, как будто гончая в стойке.

Мне? Говорить? Вот так сразу?

Как самая умная Маша я попыталась сначала поорать. Ведь за дверью девчонки — они могут помочь и спасти. У меня почти получилось… Почти. Увы, подлое кресло тут же уловило напряжение мышц шеи и успело сдавить так, что глаза полезли наружу, а из горла донесся лишь слабый сип.

Я невольно забилась в крепких кожаных кандалах, а ректор внимательно смотрел на меня, и я не могу быть уверенной, что не получал удовольствия от вида моих попыток.

— Чем больше дергаешься, тем больнее себе делаешь, — оскал ректора напоминал волчий.

Я тут же выдохнула и расслабилась так, что стала напоминать медузу. Однако, мне удалось удержать платок в расслабленной кисти. Я знаю не так много заклинаний, но вдруг удастся какое-нибудь применить? Пока я была внешне расслаблена, мозг работал со скоростью крутящегося барабана стиральной машинки.

— Итак, начнем с того, что ты расскажешь мне о том, что тебе рассказала утопленница, — мягко спросил ректор.

Мягкость его голоса можно было сравнить с мягкостью кресла в тот момент, когда я в него села — сначала завлекает, а после фиг выберешься. Ему бы в нашем мире микрозаймы раздавать направо и налево — мигом бы озолотился. К тому же и фактура для выбивания долгов соответствующая.

А что мне отвечать? Ту самую белиберду, которую мне рассказала Мартильда? А вдруг это какой-нибудь шифр, и разгадав его, я получу такие несметные сокровища, что самые могущественные цари и короли будут бегать ко мне занимать до получки? Надо бы ляпнуть тоже самое, что и герцогу, но я уже не помню, что ему наплела.

Надо напрячь память. Вот уже какой раз даю себе зарок завести блокнотик, куда буду заносить важную информацию, а все никак. Всегда забываю об этом. Приходится вспоминать и грот, и утопленницу, и даже хмурых светлячков…

— Она сказала, что я доучусь до конца Академии и всем будет счастье. Иначе всем настанет полный и необратимый кердык, а еще меня надо охранять от Похотуна и вообще — холить и лелеять. Так что отпустите меня, иначе я вот возьму и самоубьюсь, а вам потом придется отвечать на укоризненные взгляды. И жалко меня будет.

Я постаралась говорить как можно более убедительно. Настолько, насколько это возможно после недавно сдавленного горла. Не получилось…

Фендюлятор только хмыкнул, отчего ручка дернулась и порвала лист ровно посередине. Лист тут же поднялся в воздух, смялся невидимой рукой и полетел в мусорное ведро в углу, где тут же вспыхнул ярким пламенем. На смену безвременно почившему белому прямоугольнику из общей стопы выполз его собрат и послушно лег под ручку. Фендюлятор поднял бровь:

— Я могу использовать одно заклинание, которое будет потихоньку раздражать твои нервные окончания до тех пор, пока ты не сойдешь с ума. Ты будешь кричать, умолять о пощаде и в конце концов выложишь свою жизнь вплоть от самого рождения. Но я думаю, что у тебя хватит ума не испытывать мое терпение и…

— Покажи мне ее! — прервал его пафосную речь женский голос.

Это было настолько неожиданно, что я вздрогнула — в кабинете были только мы одни.

Я покрутила головой и тут же скривилась — подголовник кресла принял мое любопытство за попытку вырваться из его ласкового удушья.