Гулд в книге «Удивительная жизнь» выступает против древовидной модели по другой причине. Его возражения основывались на изучении замечательной серии окаменелостей, сохранившихся в сланцах Берджесса. Окаменелости, датируемые началом кембрийского периода[57], являются останками мягкотелых существ, живших в прибрежном иле у покрытого водорослями рифа и похороненных оползнем. До нас дошло очень немного окаменелостей мягкотелых организмов, поскольку обычно сохраняются лишь твердые части тела. (Несколько хороших окаменелостей найдены также в Китае.) Сланцы Берджесса были открыты в 1909 году Чарльзом Уолкоттом, однако их значение оставалось недооцененным вплоть до 1971 года, когда они были тщательно исследованы Гарри Уиттингтоном. Все организмы оказались расплющенными, и было практически невозможно понять, какой облик они имели при жизни. Саймон Конвей Моррис разделил сплющенные слои и реконструировал с помощью компьютера первоначальные формы. Так удивительный секрет этих сланцев был открыт миру.

До того момента палеонтологи классифицировали фауну сланцев Берджесса в рамках общепризнанных биологических типов: черви, членистоногие и тому подобное. Теперь же стало ясно, что большая часть такой классификации ошибочна. Например, мы знали всего четыре обычных вида членистоногих: трилобиты (ныне вымершие), хелицеровые (пауки, скорпионы), ракообразные (крабы, креветки) и трахейные (насекомые и прочие). Однако, помимо представителей указанных видов, в фауну Берджесских сланцев входят двадцать других абсолютно отличных типов. В одном этом оползне сохранилось, подобно цветам, засушенным между страницами книги, куда больше биоразнообразия, чем существует ныне.

Раздумывая об этом удивительном открытии, Гулд понял, что большинство ветвей древа жизни, выросших из фауны Берджесских сланцев, «засохли» и «отвалились», короче говоря, вымерли. Давным-давно 20 из 24 вариантов строения тел членистоногих исчезли с лица Земли. Мрачный Жнец недрогнувшей рукой обрезал побеги древа жизни, причем использовал отнюдь не маникюрные ножнички. Гулд предположил, что наилучшим наглядным символом будет не дерево, а куст. Из древней почвы то тут, то там пробивались «кустики» различных видов. Большая их часть «засохла» сотни миллионов лет назад. Некоторые другие – превратились в густые заросли, прежде чем также прекратили свое существование миллионы лет назад… И только один из них, превратившись в высокое дерево, дорос до наших дней. А может быть, мы просто неправильно его реконструировали, объединив в одно целое несколько различных «кустов».

Это новое изображение меняет наше представление об эволюции человека. Один из представителей берджесской фауны по имени пикайа – был хордовым животным. Эта группа включает в себя всех современных животных, имеющих спинной мозг, в том числе рыб, амфибий, рептилий, птиц и млекопитающих, то есть пикайа – наш далекий предок. Другое животное, нектокарис, имевшее сходство с членистоногими в передней части тела и с хордовыми в задней, вообще не оставило потомства. Тем не менее оба эти существа делили одну и ту же среду обитания, и ни то ни другое не могло похвастаться лучшей приспособленностью для выживания. Напротив, если бы одно из них было менее приспособленным, оно почти наверняка вымерло бы задолго до образования окаменелости. Так что же определяет, какой ветви выжить, а каким – нет? Гулд предположил, что это – чистая случайность.

Берджесские сланцы сформировались на границе крупных геологических эпох: докембрия и палеозоя. Начало палеозойской эры носит название кембрийского периода и характеризуется огромным биологическим разнообразием, так называемым «кембрийским взрывом». Земные существа несколько оправилась от массового эдиакарского вымирания, и эволюция воспользовалась этим шансом, чтобы сыграть по-новому, причем какое-то время не имело значения, насколько хорошо кто играет. Давление отбора на новые виды тел было еще невелико, поскольку жизнь не полностью восстановилась после предыдущего массового мора. В таких условиях, по мнению Гулда, кто выживет, а кто – нет, было, скорее всего, вопросом чистого везения: свалится ли на тебя оползень, наступит засуха или пойдут проливные дожди. Если бы мы могли повторно запустить эволюционное развитие на том же самом месте, выжили бы, вполне вероятно, совершенно другие организмы и совершенно другие ветви древа жизни оказались бы обрезанными.

И может быть, была бы обрезана как раз наша ветка.

Подобное видение эволюции как процесса, зависящего от случайных обстоятельств, обладает определенной привлекательностью. Это хороший способ доказать, что люди – отнюдь не вершина творения, не цель всего предприятия[58]. Как мы можем быть какой-то целью, если совершенно случайные обстоятельства могли с легкостью смести нас с лица Земли? Впрочем, Гулд тоже немного перегнул палку (и отыграл назад в ряде последующих работ). Дело в том, что более поздние реконструкции животных Берджесских сланцев показали, что их разнообразие, возможно, несколько преувеличено, хотя все равно остается очень значительным.

Но главной дырой в его рассуждениях является конвергенция. Эволюция базируется на решении проблем выживаемости, причем спектр этих решений невелик. Современный нам мир изобилует примерами «конвергентной эволюции», в результате которой существа получили очень схожие формы, имея совершенно разную эволюционную историю. Акула и дельфин, например, обладают одинаковой обтекаемой формой тела, вытянутым рылом и треугольным спинным плавником. Но акула – рыба, тогда как дельфин – млекопитающее.

Мы можем разделить функции организмов на два больших класса: универсальные и локальные. Универсальные дают общее решение проблем выживания, методы которого широко применяются до сих пор и которые развивались независимо друг от друга. Крылья, например, являются универсальным средством полета, но они эволюционировали параллельно у насекомых, птиц, летучих мышей и даже у некоторых рыб. Локальные же возникли случайно, и не было сходных причин для их повторения. Наш пищевод соединен с дыхательным горлом, поэтому мы захлебываемся и кашляем, когда что-то «попадает не в то горло». Это не универсальное решение: мы случайно унаследовали его от нашего далекого предка, вылезшего когда-то из океана. Неприятно, конечно, но, в общем, ничего страшного, поскольку при всех своих недостатках наше горло функционирует вполне удовлетворительно, особенно если вспомнить другие особенности человеческого строения. Минусы этого решения последовательно терпели все его носители: начиная от первых выбравшихся из воды рыб, затем – амфибии, динозавры и заканчивая птицами, а также, через земноводных и звероподобных рептилий, млекопитающими вроде нас. Эволюция не может подправить задним числом фундаментальные особенности строения тела, и нам приходится довольствоваться тем, что имеем.

Но если бы наши далекие предки были случайно уничтожены, появился бы кто-нибудь, похожий на нас? Это представляется очень маловероятным, потому что много из того, что делает нас такими, какие мы есть, является случайностью. Но интеллект, похоже, является универсальным свойством, к примеру, головоногие моллюски развили его независимо от млекопитающих. В любом случае интеллект – это довольно-таки распространенный фокус. Вполне вероятно, что какие-нибудь другие формы разумной жизни эволюционировали бы вместо нас, хотя и не обязательно в то же самое время. На альтернативной Земле крабы-интеллектуалы наверняка сочинили бы фантастический мир, имеющий форму неглубокой миски, покоящейся на шести губках, в свою очередь едущих на гигантском морском еже. Трое из таких крабов вполне могли бы в данный момент писать книжку «Наука Вогнутого мира».