В эту минуту Риордан был, как никогда, близок к признанию. Он чуть было не сказал, что любит ее, и сам ужаснулся собственной откровенности.

– Но, если помнишь, ты меня уже простила за то, что я плохо думал о тебе! – продолжал он, приподняв ей голову за подбородок. – С твоей стороны было бы просто бесчеловечно взять свое прощение обратно.

Он нежно обвел указательным пальцем ее губы, и она ответила дрожащей улыбкой.

– Я простила, но не забыла. А теперь забуду. Больше я никогда не стану об этом вспоминать.

– Милая Касс, – прошептал он, привлекая ее к себе, – я не заслуживаю такого счастья!

– Может быть, и нет… Потому что теперь я вспоминаю, чем мы занимались, когда я тебя простила. Вы очень ловкий мошенник, мистер Риордан!

– Совершенно верно. Смотрите, как ловко я заманю вас в спальню, миссис Риордан!

– Ну для этого большой хитрости не требуется, – пренебрежительно заметила Кассандра.

Он наклонил голову, а она поднялась на цыпочки и прибегла к уловке, которой он сам ее научил: легонько куснула его за ухо.

– Вот ты попробуй заставить меня сделать то, чего мне не хочется самой, тогда посмотрим.

С этими словами Кассандра взяла его под руку и повела в спальню.

* * *

– Мне нравится эта комната.

Кассандра подтянула простыню повыше, чтобы прикрыться, и посмотрела по сторонам. Говоря по совести, она только-только начала воспринимать окружающую обстановку, хотя провела в этой комнате уже четырнадцать часов. Открытые окна были занавешены какой-то домотканой кисеей: они пропускали свет, но в то же время надежно укрывали молодоженов от нескромных взглядов. Стены под соломенной крышей были чисто выбелены. Пестрые коврики покрывали гладко оструганный деревянный пол.

– Больше всего мне, конечно, нравится кровать. Она так нелепо выглядит: парчовый балдахин посреди всей этой деревенской простоты!

– Неужели больше всего в этой кровати тебя привлекает именно парчовый балдахин? – с деланным изумлением спросил Риордан.

Он взял с ночного столика ее недопитый бокал и протянул ей. Кассандра задумчиво отпила глоток.

– Ну нет, не скажи. Простыни тоже очень хороши. И цветочки на покрывале… Ой!

Вино выплеснулось ей на пальцы и оставило пятно на том самом покрывале, что служило предметом разговора, когда Риордан схватил ее под одеялом. Кассандра боялась щекотки, особенно в правом боку, и он сделал это место своей любимой мишенью. Она лежала на спине, хохоча и взвизгивая, держа бокал высоко в воздухе. Риордан стремительно наклонился и слизнул капли вина, скопившиеся в ложбинке у нее на груди. Ее смех перешел в довольное мурлыканье, и он ощутил языком нервное биение пульса.

– А я-то думала, что тебе нельзя пить вино, – прошептала она, прижимаясь губами к его волосам.

– Можно, если вино побывало на твоей коже. Она все очищает.

Кассандра со вздохом закрыла глаза.

– Ты раньше очень сильно пил? – спросила она. – Ты был…

– Пьяницей? Да, пожалуй, можно и так сказать. Ты верно заметила: я очень сильно пил.

– А что будет, если ты сейчас допьешь то, что осталось в бокале?

Он задумался.

– Понятия не имею. Но думаю, что лучше не пробовать.

– Я часто старалась представить себе, что должно было случиться, чтобы заставить тебя бросить пить, – робко сказала Кассандра, как бы не задавая вопроса.

Риордан задумался надолго. Он заговорил в ту самую минуту, когда она уже потеряла всякую надежду получить ответ.

– Это не слишком приятная история, Касс, но я тебе расскажу, если хочешь.

Она повернулась к нему, опираясь на локоть.

– Только если ты сам не против.

Уставившись в потолок, Риордан горько усмехнулся. Только если он сам не против. В течение двадцати семи лет он губил свою жизнь напропалую, и ему до смерти не хотелось посвящать Касс в отвратительные подробности. И с чего же ему начать? С прошлого года? С того, что было десять лет назад? Или двадцать?

– Мое детство никак нельзя назвать счастливый. Конечно, меня это не оправдывает и даже ничего не объясняет, но… просто я подумал, что ты захочешь представить себе всю неприглядную картину в целом.

Кассандру не обманул этот хорошо знакомый, насмешливо-холодный тон.

– Расскажи мне, как прошло твое детство, – тихо попросила она.

– Наше родовое поместье было в Корнуолле. Собственно, оно до сих пор там находится, но я много лет туда не заглядывал. Мой отец унаследовал колоссальное состояние. Настолько огромное, что – сколько ни старался – он до сих пор так и не смог его промотать. В детстве я его почти не видел, а когда видел, он был вечно пьян и готов побить меня. Мать тоже редко попадалась мне на глаза, и каждый раз ее сопровождал какой-нибудь незнакомый мужчина, не мой отец. Они все время менялись. Однажды, когда мне было лет шесть-семь, я играл во дворе и зашел в летний домик, стоявший у нас в парке. Она была там с мужчиной, с каким-то лордом, не помню его фамилии. Я понятия не имел, чем они занимаются, просто понял, что мне этого видеть не полагается.

Риордан закрыл глаза.

– Она была с голой грудью, юбки задраны выше колен, и… она сидела на нем верхом. Увидев меня, она завизжала, а я убежал. Просто бежал и бежал, куда глаза глядят. И потом никто мне ничего не сказал. Ни единого слова. Все сделали вид, что ничего не произошло. Но она всегда была очень холодна, а посла этого случая вообще стала меня избегать. Она обращалась со мной так, будто я не сын ей, а какой-нибудь соседский мальчик. Много лет я думал, что сам виноват, что-то сделал не так.

Кассандра знала, как нелегко дается ему это напускное безразличие. Она зажмурилась крепко-накрепко, не сомневаясь, что стоит ей заплакать, как он прервет свой рассказ.

– А что до остальных… Мой брат был жестокой и грубой скотиной. Он избивал меня до крови, до синяков, это было его, любимое развлечение. А сестры просто не обращали на меня внимания, словно меня на свете не было. Полное равнодушие.

– Ты был самым младшим?

– Да. – Он запустил пальцы ей в волосы, рассеянно перебирая густые шелковистые пряди. – Чтобы привлечь к себе внимание, я стал мучить своих нянек и гувернеров. Я быстро смекнул, что чем больше неприятностей доставляю окружающим, тем больше они считаются с моим присутствием. Но мне приходилось изощряться, превосходить самого себя, придумывать все новые и новые пакости: каждая следующая должна была быть страшнее предыдущей. Мне кажется, домашние стали по-настоящему бояться меня. Это подзуживало меня на новые подвиги, но в то же время я чувствовал себя все более одиноким. Меня чурались как зачумленного.

Его голос изменился, и это заставило ее заглянуть ему в лицо.

– Потом появился Оливер. Мне тогда было девять, значит, ему должно было быть около тридцати, не он выглядел гораздо старше. Он казался мне этаким ветхозаветным пророком. С его приездом все изменилось. Он никогда не скупился на наказания, но завоевал меня не этим. К побоям я привык с малых лет, они на меня не действовали. Оливер дал мне то, чего я никогда раньше не знал: он привил мне чувство самоуважения. Наверное, это звучит банально.