человеком, но это не означает, что в ней невозможны акты благодати, позволяющие проницать потусторонние миры. Я не умаляю значения таких фактов и не отвергаю их, но для меня они выходят за рамки науки, как уже сказано. Я твердо верю во внутреннюю ценность человеческих попыток обрести понимание, но также признаю, что человеческий разум не в состоянии превзойти себя, хотя божественная благодать, быть может, позволяет хотя бы окинуть взором трансцендентный порядок вещей. Но я не могу дать рационального объяснения таким божественным вмешательствам и не могу их доказать. Многочисленные аналитические процедуры общения с пациентами заполняются обсуждением «метафизических» влияний, и мне крайне нужны исторические знания, чтобы давать внятные ответы на вопросы, которые передо мною ставят. Для психического здоровья пациента очень важно правильно понимать нумены, порождаемые коллективным бессознательным, и отводить им должное место. Однако стремление Гольдбруннера обозначить мою позицию как «позитивистскую», то есть признать односторонность научной истины, есть либо искажение истины, либо простой недостаток сведений. Я слишком хорошо знаю, насколько преходящи и порой даже бесполезны наши гипотезы, чтобы предполагать их обоснованность, чтобы видеть в них прочные и надежные основы мировоззрения, способного дать человеку надлежащее руководство в хаосе этого мира. Сам я целиком полагаюсь на непрерывный приток нуменов из бессознательного и той бездны, что лежит за ним. Поэтому Гольдбруннер ошибается, когда говорит об «агностическом отрицании всякой метафизики». Вообще я считаю, что метафизика не может быть объектом науки, но это не означает, что нуминозные переживания не случаются, особенно при анализе или в жизни истинно религиозного человека.

Вопрос 5. Если я правильно понимаю Ваши слова, Вы считаете зло гораздо более активной силой, чем допускают традиционные богословские взгляды. Как будто иначе невозможно истолковать состояние нынешнего мира. Верно ли это? Если да, то стоит ли нам предполагать наличие темной стороны в Божестве? А если полагать, что Сатана дополняет Троицу, которая с ним образует четвертичность, не означает ли это, что Божество аморально?

Виктор Уайт[412] в книге «Бог и бессознательное» пишет (в примечании): «С другой стороны, нет никакого вразумительного, не говоря уже о желательном, смысла в таких фундаментальных юнгианских понятиях, как усвоение тени, если они не будут пониматься как добавление некоторого отсутствующего блага (например, сознания) к тому, что ценно само по себе и само является благом».

1592 Я и вправду убежден в том, что зло является столь же положительным фактором, как и добро. Совершенно независимо от повседневного опыта, было бы крайне нелогичным предполагать, будто возможно указать на некое качество без выявления его противоположности. Если есть что-то хорошее, то должно быть и что-то дурное. Утверждать наличие блага невозможно без шанса отличить его от чего-то другого. Даже если кто-то говорит, что существует то-то и то-то, такое утверждение возможно только рядом с другим утверждением, что чего-то не существует. А потому, когда церковь заявляет, что зла не существует (μὴ ὄν) или что оно представляет собой всего-навсего тень, тогда обоснованно считать, что добро в равной степени иллюзорно, поскольку его присутствие лишено смысла.

1593 Предположим, кто-то, у кого имеется сто процентов доброты, вдруг обретает нечто злое, из-за чего доброта сокращается, скажем, на пять процентов. Выходит, в человеке девяносто пять процентов доброты, а еще пять процентов просто испарились. Если исходное благо уменьшилось на девяносто девять процентов, у человека останется один процент блага, а девяносто девять процентов исчезли. Если этот один процент тоже исчезнет, то пропадет вообще все, и у человека ничего не останется. До последнего мгновения в нем было только хорошее, и ему самому было хорошо, но, с другой стороны, ничего не было и ничего не произошло. Злых дел как таковых не существует. Отождествление добра с ουσία[413] – заблуждение, ибо тот, кто насквозь зол, вовсе не исчезает, когда утрачивает последнюю каплю добра. Но даже если у него есть один процент добра, его тело, душа и все его бытие в целом вполне хороши, ведь, согласно вероучению, зло тождественно небытию. Это настолько жуткий силлогизм, что для его построения должен наличествовать очень веский мотив. Причина очевидна: это отчаянная попытка спасти христианскую веру от дуализма. Согласно этой теории (о privatio boni), даже дьявол, само воплощенное зло, должен быть добрым, потому что он существует, но в силу того, что он бесконечно зол и порочен, его не существует. Это явная попытка уничтожить дуализм, вопиющее противоречие догматики, гласящее, что дьявол неистребим, а вечное проклятие вполне реально. Я не притязаю на способность объяснить фактическое состояние в мире, но любому непредвзятому уму ясно, что силы зла опасно близки к победе над силами добра. Здесь Василий Великий сказал бы: «Конечно, все так, но всякое зло исходит от человека, а не от Бога», напрочь забыв о том, что змей в раю не создан человеком, а Сатана – один из сыновей Божиих, появившийся на свет до человека. Будь человек единственным источником всего зла, он обладал бы силой, равной или почти равной силе добра, воплощенной в Боге. Но нам не нужно изучать происхождение Сатаны. В Ветхом Завете имеется множество свидетельств того, что Яхве морален и аморален одновременно, а раввинистическое богословие полностью осознает этот факт. Яхве ведет себя очень похоже на безнравственное существо, хотя выступает при этом стражем закона и порядка. Он несправедлив и ненадежен, если следовать Ветхому Завету. Даже Бог Нового Завета вспыльчив и мстителен до такой степени, что Ему необходимо самопожертвование Сына, чтобы утолить Свой гнев. Христианское богословие никогда не отрицало тождества Богов Ветхого и Нового Заветов. Что ж, позвольте спросить – как назвать судью, который является блюстителем закона, но сам несправедлив? Подобного человека мы назовем аморальным. Я бы назвал его одновременно безнравственным и нравственным; думаю, что за этой формулой скрывается истина. Конечно, Бог Ветхого Завета бывает то добрым, то злым. Он – Отец или Создатель Сатаны, а также Христа. Конечно, не будь Бог Отец любящим отцом, жестокая жертвенная смерть Христа была бы совершенно излишней. Я не позволю зарезать своего сына ради примирения с другими непослушными детьми.

1594 Слова Виктора Уайта об усвоении тени не следует воспринимать всерьез. Будучи католическим священником, он по рукам и ногам связан доктриной своей церкви и должен защищать каждый ее силлогизм. Церковь же знает об усвоении тени, о необходимости ее подавлять как зло. Будучи врачом, я никогда не испытывал избытка уверенности в своих моральных суждениях. Слишком часто выясняется, что добродетель для одного человека видится пороком для другого, а то,