Он решил, что книгу, несмотря на давнишнюю договоренность с Лейном и анонсы в его каталогах, будет издавать Смитерс и сначала она появится в виде серийных выпусков в новом журнале. Чтобы этот план было легче воплотить в жизнь, Бердслей предполагал переименовать свое сочинение в «Королеву в изгнании», заметив, что под таким названием Лейн даже не заподозрит, что это его книга.

Ближе к концу августа он приехал в Дьеп и встретился там с Саймонсом и Кондером. Смитерс курсировал между Англией и Францией. Ожидалось также прибытие Доусона и Герберта Хорна. Обри поселился в Hôtel Sandwich и отправил Мэйбл телеграмму с предложением присоединиться к нему [16].

В 90-е годы XIX столетия Дьеп обладал волшебной аурой, гордясь своим романтическим прошлым и предлагая восхитительное настоящее. Это был курорт для королей и императоров, художников и музыкантов. Его посещал Делакруа. Лист провел здесь целое лето. При этом городок еще не был облюбован обывателями и модниками обеих столиц – Парижа и Лондона. Здесь сохранилась благочинность старого нормандского морского порта с рыбным и овощным рынками, замком, двумя старинными церквями и гостиницами на набережной. Центром городской жизни стало казино и веранда перед ним. Здесь собирались все – по утрам у купальни, в отдельные вечера на балах и концертах и ежедневно за игорными столами. Даже азартные игры выглядели мило: отдыхающие ставили деньги на «лошадок» на миниатюрном механическом ипподроме.

Дьеп был популярен среди французской буржуазии, а также у некоторых аристократов и респектабельных англичан. Наряду с этим имелась литературно-художественная «прослойка», к которой принадлежал Бердслей. Эта группа была необычной в том смысле, что являлась многонациональной. Одним из ее светил стал Фриц Таулоф, огромный рыжебородый норвежский художник, живший здесь с женой и двумя детьми. Таулоф – крупнейшая фигура скандинавского искусства конца XIX века – выступал за самостоятельную ценность искусства и распространение его за пределы круга интересов обывателей. Он в основном работал над городскими пейзажами, всегда на открытом воздухе, изображая идущих по улицам людей. Кроме того, Таулоф славился своими зимними работами и особенно изображением снега.

Душой общества был француз Жак-Эмиль Бланш. Его семья владела виллой в Бас-Форт-Блан, и там часто собирались писатели и художники. Стены виллы украшали картины Дега, Коро и Мане. В студии, где он работал, Бланш повесил сцены из легенды о Тангейзере Ренуара. А в конце сада стояла небольшая беседка, где текли неторопливые разговоры и устремлялись в полет новые идеи…

Бланш, воспитанный во французской традиции интеллектуального гостеприимства, чувствовал себя обязанным приглашать молодых английских художников и писателей, которые приезжали в Дьеп, и знакомить их с французскими собратьями по перу и кисти. Он рано признал гений Сикерта, искал знакомства с Кондером, увидев его картины в Париже и восхитившись ими, и подружился с Саймонсом. Бердслей, приехав в Дьеп, немедленно попал в этот круг.

Бланш отнесся к Обри настороженно. Ему не нравились работы Бердслея, и он не одобрял его связи с легкомысленным изданием Couttier Français. Тем не менее молодой англичанин его очаровал. На Бланша произвели неизгладимое впечатление познания Бердслея во французской литературе, его почтение к Корнелю, Мольеру и Расину, способность цитировать их произведения и, разумеется, любовь к Жорж Санд, Шатобриану и Бальзаку. Дед Бланша имел честь быть представленным Бальзаку и общаться с ним, но, по замечанию француза, Бердслей знал персонажи «Человеческой комедии» как членов собственной семьи. Помимо личного обаяния и эрудиции Бланш оценил стиль англичанина. Ему импонировало то, что Обри, одаренный самыми чудесными способностями, был рад коротать время за серьезными разговорами и шутками, акцентируя внимание собеседников на своих остротах постукиванием толстой трости и на ходу сочиняя «такие откровенные истории, что лучше бы он рассказывал их по-гречески» [17].

Бердслей стал часто сиживать в беседке на вилле в Бас-Форт-Блан и оказался желанным гостем в студии Бланша. Отметим, что этот художник, как и сам Обри, не получил специального образования и может рассматриваться как самоучка. В начале карьеры его поддерживали Фантен-Латур и Мане. Жак-Эмиль Бланш стал популярным живописцем в артистических, интеллектуальных и буржуазных кругах в конце XIX столетия. Его полотна, безусловно, являются лестным отражением окружающего мира. Работы Бланша написаны в блестящей технике, мягкие мазки и приглушенная цветовая гамма его портретов напоминают технику Эдуара Мане и английских художников XVIII века, в первую очередь Томаса Гейнсборо.

Бердслея также можно было видеть на веранде казино и за столиком в Café des Tribunaux. Здесь обсуждалось много важных вопросов. Обри и Саймонс обдумывали планы нового журнала. Ему нужно было дать удачное название, и в конце концов Мэйбл предложила «Савой». Название сразу прижилось. Оно совмещало модность и театральность с топографической аллюзией на Смитерса – магазин на Эйрондел-стрит находился в лондонском районе, некогда известном как Савой. Название также содержало двусмысленную ссылку на роскошный отель, часто фигурировавший в свидетельских показаниях во время суда над Уайльдом как место соблазнения и разврата.

Велась оживленная дискуссия о тоне, который следует выбрать журналу. Что лучше: отступить после трагедии Оскара Уайльда и реакции на нее обывателей или перейти в наступление? Должны ли они провозглашать свое право на обращение к запретным темам, необычным художественным формам и поиску «нетрадиционной» красоты? Или имеет смысл попытаться искать безопасность в конформизме? Бердслей имел на все совершенно определенные взгляды. Кондер, например, сначала вообще думал, что это он, а не Саймонс будет редактором журнала. Обри хотел поднять брошенную перчатку и иногда выражал это желание чрезмерно горячо. Тот же Кондер как-то раз сказал в частной беседе Ротенштейну, что Бердслея распирает от самомнения.

Все понимали, что Обри в новом издании отводится особая роль: он будет делать обложки, титульные листы, давать в каждый номер несколько рисунков, а также писать стихи и прозу. Некоторые полагали, что Смитерс вообще основал «Савой» только для того, чтобы Бердслей мог реализовать свои амбиции. В том, что касалось других авторов, Обри пошел по проторенному пути: рядом были Ротенштейн и Кондер, и Бланш согласился сотрудничать. Бирбом и Пеннелл находились в Лондоне, но на них всегда можно было рассчитывать. Сикерт, уехавший в Венецию, тоже был готов оказать поддержку. В попытке добавить к списку более известные имена Бердслей заказал Пеннеллу статью об иллюстраторах 60-х годов, оправдывавшую публикацию репродукций Сэндиса и Уистлера.

Одним из новых рекрутов стал Чарлз Шэннон. Его принципы неучастия в других изданиях, кроме The Dial, остались в прошлом. А может быть, это Ротенштейн, выставлявшийся вместе с ним в прошлом году, использовал свой дар убеждения? Так или иначе, Шэннон предоставил литографию.

По тону, как и по наполнению, художественная сторона журнала мало чем отличалась от первого выпуска «Желтой книги». Единственным из видных авторов, не принимавших участия в проекте, был Стир. Бердслей остался в тесном кругу своих коллег в Дьепе, лондонском Кафе-Рояль и Клубе новой английской живописи. Литературное содержание ежеквартального издания оставили на усмотрение более консервативного Саймонса. Он тоже собирал материалы у своих друзей – статью о творчестве Эмиля Золя у Хэйвлока Эллиса, два стихотворения и рассказ у своего нового друга У. Б. Йейтса, эссе «О критике» у Сельвина Имиджа, стихи и прозу у Доусона, но сознавал необходимость расширить сей список и попросил написать статьи Бернарда Шоу и известного критика Фредерика Уэдмора.