Оставалось только узнать, где находится эта церковь и по какой дороге лучше туда добраться.

Первый же прохожий все им объяснил, и они пустились в путь к чудотворной часовне.

Для начала потребовалось пересечь почти весь город.

Эта пара привлекала взоры множества горожан: они выходили на порог посмотреть на красивую молодую крестьянку в праздничном наряде, ведущую за руку слепого солдата; впрочем, Лан — город небольшой, и история преданности Мариетты не сходила с уст его жителей. Так что каждого из них волновала эта картина: Консьянс, шагающий рядом с юной девушкой, его шинель в скатку на спине, его зеленая повязка на глазах, а сильнее всего поражали людей гордость и радость, торжествующе сиявшие на лице Мариетты и придававшие ее фигуре, ее походке что-то удивительно благородное и восхитительно-прекрасное.

Эта картина была бы не столь впечатляющей, если бы скромный пес Бернар не разделял триумфа своих хозяев.

Что касается Мариетты, то она была настолько горда этим триумфом, что шла с высоко поднятой головой и сияющим лицом, шла, ускоряя шаг, но не опуская глаз перед взглядами, до неприличия навязчиво сопровождавшими ее на всем пути.

Дело было еще в том, что Мариетта рвалась поскорее из города. Победу, ею одержанную, обсуждали столь горячо, что ее это изумляло и почти ставило в тупик. Поэтому она с трудом верила в свою удачу и боялась в любую минуту оказаться жертвой какого-нибудь нового поворота судьбы, так что смертельный холодок пробегал по жилам ее при мысли, что какое-то неожиданное обстоятельство по капризу случая или по прихоти людей могло отнять у нее этого бедного друга, которого она только что отвоевала благодаря своему упорству, слезам и любви.

Дойдя до городских ворот, миновав и предместье, увидев перед собой длинный ряд деревьев, тянущийся вдоль дороги, широкую равнину, далекий горизонт, она, наконец, впервые вздохнула свободно, полной грудью.

И только теперь у нее вырвался крик радости — радости искренней и светлой, только теперь она почувствовала себя действительно спасенной.

— Ах! — вымолвила она, обратив глаза к небу и осеняя себя крестным знамением. — Ах, Консьянс, теперь мы свободны… и больше ничто не стоит между нами и Господним оком!

Консьянса не требовалось побуждать к радости. Оставаясь в городе, он, если не видел, то, по крайней мере, угадывал вокруг себя весь этот мир любопытствующих и назойливых людей. Оказавшись за городом, он вслед за Мариеттой почувствовал себя свободным, умиротворенным и счастливым, настолько счастливым, насколько может им быть бедное слепое существо, прижимающее к сердцу свою возлюбленную, но приговоренное видеть ее отныне только лишь глазами памяти.

И почти так же четко, как зрячим, представали перед внутренним взором Консьянса зеленеющие и цветущие равнины, великолепные густолиственные леса, наполненные птичьим щебетом, прекрасное майское небо, совершенно лазурное, с редким белым облачком, плывущим в бескрайних просторах так медленно, что казалось похожим на молочное пятно, стынущее на голубой небесной тверди.

Как бы дружно и быстро ни шли паломники, они смогли в этот день одолеть только пять льё, ведь они вышли из Лана после трех часов пополудни. Так что заночевать им пришлось в Гизи, в гостинице, где обычно останавливались паломники.

Здесь Мариетта начала входить в свою почти материнскую роль. Она следила за тем, чтобы Консьянс ни в чем не нуждался; она сама промыла водой, набранной из родника, его потускневшие, утратившие прозрачность глаза: внешняя пленка роговицы, пострадавшая от воздействия пламени, начала отслаиваться. Обед двух паломников, каким бы скромным он ни был, намного превосходил и по вкусу, и по обилию обеды, которыми бедного слепого два месяца потчевали в лазарете. После трапезы Мариетта проводила Консьянса в его комнату и с легким сердцем ушла в свою.

И все же это означало на какое-то время покинуть любимого! Но в глубине души она знала, что это отсутствие — не надолго, что никакая сила уже их не разлучит и что на рассвете она найдет Консьянса там, где оставила его накануне вечером.

И правда, на следующий день, как только лучи солнца, восходящего в утреннем тумане, но уже яркие и теплые, проникли сквозь узкие окна гостиницы, как только радостно защебетали птицы в саду, перелетая с ветки на ветку и чистя свои перышки, Мариетта негромко постучала в дверь Консьянса: тот был уже одет и готов идти дальше.

Дюжина других паломников, проведших ночь в той же гостинице, а теперь намеревавшихся тронуться в путь, собрались во дворе.

Среди них были несчастные, совершавшие паломничество в надежде благодаря божественному вмешательству исцелиться от неизлечимых болезней, бороться с которыми медики сочли делом совершенно безнадежным. Были и такие, что отправились в путь из искренней преданности своим близким, религиозные полномочные представители какого-нибудь несчастного калеки, которого само его увечье приговорило к неподвижности. Каждый из этих паломников, действовавший ради себя самого или ради ближнего, из себялюбия или из преданности, казалось, прежде всего испытывал потребность рассказать о своей беде или поведать о своей болезни соседу и, поскольку в нашем печальном мире сомнительно все, подкрепить свою шаткую веру верой более крепкой, чем его собственная.

Через четверть часа пути Консьянс и Мариетта знали обо всех горестях и надеждах своих спутников. Чтобы не выказать пренебрежения ко взаимному доверию несчастных в их горестях, им пришлось тоже рассказать свою историю. Таким образом, паломники узнали не только о слепоте Консьянса, но и об обстоятельствах, ее причинивших.

Пока Мариетта рассказывала об этом, Консьянс слушал и улыбался: он был счастлив, чувствуя, как обволакивает его лаской мягкий голос девушки. Ее повесть вызвала у всех симпатии к молодой паре, выразившиеся в искренних словах утешения и надежды.

Каждый из паломников в свою очередь мог рассказать какую-нибудь свою историю о слепом. Они все были знакомы со слепыми, исцеленными благодаря чудотворному вмешательству Богоматери Льесской. Некоторые из числа исцеленных Пресвятой Девой были даже слепорожденными; казалось, у того, кто ослеп из-за несчастного случая, надежд вновь обрести зрение значительно больше.

Впрочем, эта надежда действительно увеличивалась горячей верой двух прекрасных молодых людей, совершающих благочестивое паломничество.

Тем временем они приближались к своей цели. Добравшись до вершины какого-то холма, они неожиданно на краю небольшой рощи увидели деревню Льес и среди ее домишек — колокольню чудотворной церкви.

Паломники тотчас упали на колени, и один из них затянул духовную песнь, которую все подхватили — кто мысленно, кто в голос.

Закончив песнь, паломники перекрестились, поднялись, и небольшая их группка ускорила шаг, чтобы побыстрее достичь цели путешествия: при виде святого оазиса они забыли об усталости не только этого дня, но и всех предыдущих.