Она улыбается ему — в это время они поднимаются по восточной стороне, это их первый медленный круг.

— Да, и в самом деле необычное имя, мистер… Паха Сапа. Но моей матери оно показалось красивым. Самым красивым словом, какое она узнала в английском языке, — так сказала она моему отцу. Когда я родилась и она захотела назвать меня Рейн, папа не стал возражать. Он ее очень любил. Вы не знали, что моя мама лакота?

Паха Сапа чувствует стеснение в груди и горле.

— Да. То есть нет… то есть до меня доходили слухи…

Она снова улыбается. Другие пассажиры испуганно ойкают, когда во время остановки их вагончик раскачивается и поскрипывает на кронштейне, но эти двое теперь чувствуют себя ветеранами.

— Да, эти слухи правдивы. Ее звали Белый Платок, и говорят, что для сиу… лакоты она была очень белокожей. Она руководила хором в миссии агентства, и они… Я вам не говорила, что папа был миссионером в Небраске, когда они познакомились?

— Нет. Рассказывайте, пожалуйста, дальше.

Мисс де Плашетт выглядывает в окно, когда вагончик останавливается и опять начинается раскачиваться, — по деревьям, лагуне, дорожкам и гигантским зданиям Белого города теперь бегут тени облаков, — и Паха Сапа видит легкий румянец под веснушками на ее переносице и более редкими — на щеках.

— Там же папа познакомился и с мистером Коди. Ранчо мистера Коди было рядом с агентством — резервацией, где папа пять лет прослужил миссионером. Там было несколько групп… племен. Лакота, шошони, несколько шайенна, крики и одно семейство чероки. Это было маленькое агентство, но церковь там обосновалась давно, и люди приходили туда издалека. Не только индейцы…

Она снова вспыхивает, и Паха Сапа одобрительно улыбается в ожидании продолжения. Колесо делает последнюю остановку, перед тем как оказаться в высшей точке. Пассажиры, заполнившие вагончик, издают ахи, охи, вздохи и другие восклицания.

— Я хочу сказать, мистер Коди и работники с его ранчо… некоторые из них были индейцами… вы это, конечно, знаете… они тоже там появлялись, и приход нередко превышал сотню человек. Очень большой приход для такой дикой части Небраски. Мама, как я уже сказала, была регентшей хора, а еще она учила всех детей в школе при миссии, и… вот… мама и папа полюбили друг друга и поженились. Мистер Коди был папиным шафером на свадьбе, а для венчания из самой Омахи приехал преподобный Кайл. А год спустя родилась я, и, как говорит папа, в тот июнь всю неделю, когда я родилась, шел дождь, первый настоящий дождь после более чем семи месяцев засухи… и мама назвала меня Рейн, а потом, когда мне было четыре года, она умерла, а несколько месяцев спустя мы переехали на Восток, и больше я туда не возвращалась.

Паха Сапа пытается представить это: вичаза вакан вазичу женится на женщине лакота приблизительно в 1870 году. Это очень трудно представить. Может быть, думает Паха Сапа, вольные люди природы в Небраске какие-то совсем другие. Или были прежде другие. Потом он думает: а что вольные люди природы делают в Небраске? Они там потерялись?

Вслух он говорит:

— И, уехав оттуда, вы жили в Бостоне, Вашингтоне и во Франции?

— Да, и еще в других местах… и, Паха Сапа, мне стыдно, но французский я знаю лучше, чем родной язык моей матери. Когда мы с папой ходили на шоу «Дикий Запад» мистера Коди, я пыталась воспользоваться теми немногими словами, что знаю, и поговорить с лакота, которые там были, но они только улыбались, глядя на меня. Я наверняка все перепутала.

— Обещаю, что я не буду улыбаться, мисс де Плашетт. Скажите мне что-нибудь по-лакотски.

— Понимаете, я мало что помню, потому что мама почти все время говорила по-английски, а я была совсем маленькой, когда она… когда мы переехали… скорее всего, папу перевели по его просьбе. Но я помню некоторых мужчин лакота, которые говорили с ней в церкви, спрашивали, как она поживает… я уверена, что помню, как по-лакотски «привет» и «как дела?».

— Так скажите. Я буду вашей публикой и покладистым учителем. У нас еще есть десять минут или немного больше на колесе. Но не забывайте наслаждаться видом из окна.

— Нет, уверяю вас, Паха Сапа, я ни секундочки не пропустила — все время смотрю. Даже если поворачиваюсь в вашу сторону. Я смотрю и за вас — на юг и на восток в прерию. Ну хорошо, «Привет, как дела?» по-лакотски, как я это запомнила четырехлетней девочкой в агентстве, будет… хау, таньян йаун хе?

Паха Сапа не может сдержать улыбку.

Мисс де Плашетт сжимает пальцы в кулачок и сильно ударяет его в плечо. Глаза Паха Сапы расширяются — в последний раз женщина ударяла его, когда он был совсем мальчишкой, — а потом он разражается смехом, показывая свои сильные белые зубы. Она тоже улыбается и смеется. К счастью для него, потому что иначе его мир на этом и закончился бы.

— А что было не так, Паха Сапа? Я даже слышала, как сиу из вашего шоу «Дикий Запад» говорят эти слова друг другу!

— Все так, мисс де Плашетт… если вы мужчина.

— Ах, боже мой.

— Боюсь, что так. Ваша мама не говорила вам, что у вольных людей природы разные словарные и языковые правила для мужчин и женщин?

— Нет, не говорила. То есть я не помню, если она и… Я почти ничего не помню о маме. Ничего. Я даже не знаю, кто такие вольные люди природы… это сиу?

— Да.

Как это ни странно, но в глазах у молодой женщины появляются слезы, и Паха Сапа, подчиняясь порыву, нежно прикасается к ее плечу.

— Мы, лакота, называем себя «икче вичаза», что приблизительно можно перевести как «вольные люди природы», хотя можно истолковать и по-другому.

Она снова улыбается. Они миновали посадочные площадки и теперь снова поднимаются — это начало их второго, более быстрого круга, от которого захватывает дух. Другие пассажиры взвизгивают. Паха Сапа и мисс де Плашетт ухмыляются, глядя друг на друга, гордые своим статусом ветеранов Феррисова колеса.

— Нет, зная французский и немного немецкий и итальянский, я, конечно, понимаю разницу между мужским, женским и средним родами у глаголов и существительных, но мысль о двух разных языках для мужчин и женщин меня шокирует.

Паха Сапа снова улыбается.

— Нет, вообще-то мы, мужчины и женщины икче вичаза, понимаем друг друга, когда разговариваем. Как это происходит между двумя разными полами в любых языках и культуре, по моему необразованному представлению.

— Так как же мне, женщине, сказать: «Привет, Паха Сапа. Как дела сегодня?»

Паха Сапа откашливается. Он сильно нервничает и не рад тому, что у них завязался этот разговор. Он почти ничего не знает о том, как надо ухаживать, но прекрасно понимает, что если ты будешь смеяться над красивой женщиной или давать ей примитивные уроки языка, то не произведешь на нее хорошего впечатления и не сумеешь снискать ее расположения. «Ухаживание? Ты что думаешь, ты этим здесь занимаешься, недоумок?» — спрашивает в его голове голос, подозрительно похожий на голос Джорджа Армстронга Кастера.