По мнению Даймонда, в реальности новогвинейцы, вероятно, даже умнее, чем европейцы, а причина этого, поясняет он, в генетике. У европейцев главным фактором отбора стала способность приобрести иммунитет к болезням, свирепствовавшим в густонаселенных районах, а в Новой Гвинее, где главными причинами смерти были война, убийства и голод, выживание действительно требовало умения думать. «В Новой Гвинее естественный отбор, закрепляющий гены интеллекта, вероятно, был куда более суровым, чем в демографически плотных, сложно организованных сообществах, где наиболее мощный отбор действовал в области обмена веществ [т.e. устойчивости к болезням], – поясняет Даймонд и заключает: – По интеллектуальным способностям новогвинейцы, вероятно, генетически превосходят людей Запада».

Но если новогвинейцы такие умные, почему же менее развитые, избавленные от болезней европейцы нашли выход из губительного круга первобытной вражды и постоянного кровопролития, а для представителей Новой Гвинеи эта задача оказалась нерешаемой? Потому, считает Даймонд, что европейцам повезло с географией. В Евразии видов животных и растений обитает больше, чем где-либо, в том числе видов, подходящих для одомашнивания. Поскольку виды приспосабливаются к климатическим зонам, одомашненные растения и животные могли распространяться вдоль параллелей, и таким образом европейцы набрали широкий круг сельскохозяйственных культур и скота и получили значительную фору в неолитической революции. Это стартовое преимущество, не очень заметное 10 000 лет назад, мало-помалу нарастало, и дошло до того, что в 1500 г. н. э. в обеих половинах Евразийского материка возникли великие цивилизации, тогда как остальной мир, по больше части, еще не выкарабкался из родоплеменной вражды и устной традиции.

Позже, согласно Даймонду, также по географическим обстоятельствам темп развития потеряли китайцы: коммуникации, связавшие воедино материковый Китай, позволили дать власть над всем народом одному правителю, совершившему затем несколько непоправимых ошибок, вроде уничтожения флота, в то время как в Европе с ее междоусобицами процветало разнообразие и удачные модели имели возможность успешно реализоваться. В итоге к началу колониальной эпохи западная цивилизация победила благодаря своему преимущественному географическому положению.

Обычно объяснение какой-то одной универсальной причиной вызывает у историков усмешку, но смелость и оригинальность теории Даймонда, несомненно, расширяют место географии в ландшафте исторической науки. Так что же, генетика совсем не сказалась на ходе исторических процессов?

Многие читатели, которых подкупает политический подтекст теории Даймонда – что господство западной культуры есть географическая случайность и, следовательно, ни одна из рас ни в чем не уступает никакой другой, – вероятно, не заметили его предположения о генетическом превосходстве новогвинейцев. Но, если генетика новогвинейцев эволюционировала, как считает Даймонд, в сторону развития интеллектуальных способностей, необходимых для выживания в некотором биогеценозе, почему такого не могло произойти и с другими популяциями? Приписывая лидерство Запада целиком географии и молчаливо забывая о генетическом объяснении, оставленном для новогвинейцев, Даймонд сосредоточивается на возникновении сельского хозяйства. Однако, как мы отмечали в главе 7, современная археология считает, что на Ближнем Востоке переход к оседлости произошел значительно раньше зарождения производящего хозяйства: сначала люди осели на земле, отказавшись от собирательского кочевья. Затем стали выращивать дикие злаки. Затем, вероятно непреднамеренно, получили культурные формы растений и одомашнили животных. Решающим шагом было не одомашнивание животных, а переход к оседлости. Это открытие, кажется, серьезно подрывает построения Даймонда: трудно усмотреть географические причины, которые предрасполагали бы человеческие сообщества к оседлому образу жизни. Учитывая, что в тот самый момент человеческий организм претерпевал очередную модификацию, продиктованную генами: грацилизацию черепа и скелета, генетическое объяснение седентаризма не кажется невероятным. Возможно, народности вроде натуфийцев, приспосабливаясь к условиям обитания, развили новый тип социальности, который позволил им отказаться от кочевья и создать долговременные поселения.

Если седентаризм действительно был следствием эволюционных изменений, то эти изменения должны были произойти независимо в разных популяциях, как это было с карликовостью, переносимостью лактозы и, несомненно, многими другими усовершенствованиями.

Подобные генетические адаптации не могут быстро охватить все население Земли, поскольку изменение последовательности генов в популяции требует смены нескольких поколений. Напротив, в разных популяциях они идут независимо. И этот широкий разброс во времени перехода от кочевья к оседлости у разных популяций, возможно, и объясняет, почему человеческие сообщества в разных концах света так разнятся по уровню развития.

Когда начали складываться нынешние континентальные расы? Очевидно, людям пришлось независимо друг от друга приспосабливаться к разным условиям жизни сразу после того, как популяция прародителей человечества 50 000 лет назад рассеялась по Земле. Вместе с тем до конца позднего палеолита человеческие черепа по всему миру оставались практически одинаковыми, и, скорее всего, черты, характерные для нынешних рас, появляются не раньше, чем 12 000–10 000 лет назад{264}. В это время возникла наибольшая, затем стремительно распространившаяся, вероятно, за счет покорения соседей, популяция, давшая начало китайцам (хань). Судя по всему, то же самое верно и в отношении европеоидов (население Европы, Индии и Ближнего Востока), чьи черепа похожи на ранние европейские, как будто между ними есть преемственность, но в то же время отличаются. У ранних европейцев черепа были крупнее, челюсти массивнее, надбровные дуги мощнее, и, как пишет палеоантрополог Ричард Клейн, «видимо, не стоит относить этих людей к европеоидной расе, объединяя с нынешними обитателями Европы».

Привлекательно выглядит версия о том, что нынешние европейцы и азиаты произошли от народов, 20 000 лет назад населявших северные широты Европы и Сибири соответственно. Как мы упоминали ранее, этих людей должны были вытеснить на юг наступавшие ледники последнего ледникового максимума. Поскольку весь Евразийский материк, кроме самых южных окраин, превратился в полярную пустыню или тундру, центральные области и Европы, и Азии, вероятно, люди покинули.

5000 лет назад ледники начали отступать, и бывшие северяне в обеих половинах континента, видимо, реколонизировали покинутые земли. При таком сценарии в Европе и Азии доминировали бы народы, происходящие от популяций, которые 5000 лет ранее представляли собой немногочисленные группы на крайнем севере ареала обитания человека.

Третья континентальная раса – американские индейцы – происходит от нескольких групп сибирских предков, т. е. тоже являет собой случай разрастания малой группы до населения целого континента.

Получается, таким образом, что европейцы, азиаты и американские индейцы – относительно молодые расы, а вот две другие – австралийцы и африканцы – в генеалогическом смысле несколько старше (их ветви, исходящие из общего корня, немного длиннее). Но и африканцы, и австралийцы эволюционируют ровно такой же срок и, хотя сохранили темную кожу, вероятно, отличаются от прародителей человечества не меньше, чем три расы, формировавшиеся в северных широтах.