Даже если бы я нашел способ доказать вину Евфимии, не хочу посылать сестру на виселицу вместо себя.

* * *

Кажется, будто я сидел в темном зале театра, ожидая, когда поднимется занавес и начнется давно знакомая пьеса. Меня арестуют, осудят и повесят, и я ничего не смогу изменить. Все, что я скажу в свою защиту, будет воспринято как бред сумасшедшего или отчаянная попытка избежать смерти. Мои обвинения против нее Евфимия с легкостью опровергнет. Зачем сестре беспокоиться, что я ставлю под сомнение ее репутацию? Она выйдет замуж на состоятельного человека.

Какие свидетели есть у меня в мою защиту? Старый мистер Боддингтон? Но он не сможет сказать ничего полезного. Будет заявлено, что позорные письма за меня отправлял Бартоломео. И даже если он будет отрицать, то как только станет известно, кто он такой, ему никто не поверит.

* * *

Пустая мысль: интересно, что было в той части письма, которую герцог не позволил Уилсону прочесть. Было ли там какое-то обвинение против убитого, что могло бы бросить тень на память о нем?

* * *

Мама верит, что я убийца, поэтому отказала мне в алиби и даже выдала Уилсону тот ужасный факт против меня. Вот вам высокий римский стиль: мой сын провинился, и я не стану его защищать. Но разве она не понимает, что случится потом? Неужели она не видит неизбежных последствий ее решимости? Но если она не хочет солгать ради моего спасения, значит, есть что-то, чего я пока не знаю? Имеет ли это отношение к тому, что случилось осенью? И эта страшная тайна, какой она меня пугала?

Надо поговорить с ней наедине.

Три часа

Я нашел ее в гостиной и сказал:

– Мама, я в серьезной опасности. Мне надо знать все. Тоже буду предельно откровенен и расскажу тебе, что случилось в Кембридже.

Не дав ей возможности ответить, я продолжил:

– Я одолжил деньги у Эдмунда, но потом мне понадобилось больше, чем он мог дать. Мы задумали взять деньги у его отца, прикрывшись поручительством моего. Вот так я получил семьдесят фунтов.

Она удивленно посмотрела на меня.

– Да, ты права, папа на это не согласился, он вообще ничего не знал. Банкиры отца Эдмунда, конечно же, проверили его подпись, гарантирующую платежеспособность. Я знал, что папа никогда не подпишет, и поскольку ссуда была дружеская и Эдмунд обещал выплатить ее, когда достигнет совершеннолетия, мы решили действовать без его ведома.

Я ожидал, что признание будет трудным, но казалось, что матушка не обращает внимания на мои слова.

Я продолжил:

– Поэтому я подделал папину подпись. Но потом мы с Эдмундом поссорились. Когда умер папа, новость о его смерти меня расстроила так сильно, что я написал Эдмунду злое письмо, обвинив его в том, что он приучил меня к опиуму, а потом склонил к подделке подписи, чтобы поработить. Эдмунд считал меня своим единственным другом в целом свете, и если он решил покончить с собой, хотя я не знаю, так ли это, тогда мое письмо стало для него последней каплей. Оно было найдено рядом с его телом. Отец Эдмунда использовал письмо, чтобы настроить руководство колледжа против меня. Он сам себя убедил в нелепой идее, что я приложил руку к смерти Эдмунда, потому что был моим кредитором. Именно поэтому декан и Совет отчислили меня, заявив в полицию о мошенничестве. А возможно, и того хуже.

– Не понимаю, зачем ты все это рассказываешь теперь, – проговорила она.

– Потому что хочу, чтобы ты тоже была со мной откровенна.

Она ничего не ответила, и я сказал:

– Мама, я не имею никакого отношения к убийству мистера Давенанта Боргойна.

Матушка на меня даже не посмотрела.

– Подозреваю, что это ужасное событие имеет какое-то отношение к тому, что случилось между ним и Евфимией, когда я был в Кембридже. Уверен, теперь я имею право знать об этом?

Она продолжала молчать.

– Они заявят, что я его убил потому, что он публично оскорбил мою сестру на виду у всего Торчестера.

Она подняла руки, словно пытаясь заслониться от моих слов.

– Мама, что случилось?

Она лишь покачала головой.

– Мама, умоляю тебя. Ты же меня знаешь и не можешь думать, что эти ужасные письма писал я? Что я убил человека?

Она не отвечала. Как мне было убедить ее, что я не имею к убийствам никакого отношения, не указав на Евфимию? Выбора у меня не было. Надо было все рассказать. Предупредив ее, что собираюсь сказать кое-что совершенно шокирующее, я произнес:

– В этом замешан Уиллоуби Лиддиард.

И тогда я рассказал, что видел в Трабвел в воскресенье утром. Я сказал:

– Он прокрался в дом, словно преступник, и я знаю, что он только что убил мистера Давенанта Боргойна.

Она осталась безучастной. Я продолжил:

– Заклинаю тебя, расскажи мне все, что знаешь. У меня осталась единственная возможность отыскать что-то, что можно было бы использовать как неопровержимое доказательство.

Она ответила:

– Нелепость. Ты сошел с ума из-за того, что курил в своей комнате. С тех пор как ты вернулся из Кембриджа, твое поведение совершенно неуправляемо. Дурная привычка повредила разум.

– Пожалуйста, выслушай меня. То, в чем обвиняют меня, совершил Лиддиард.

Я заговорил об уликах, которые обязательно доведут меня до суда – угрозы на балу, письма, приписанные мне, особенно то, что получил Давенант Боргойн, и, наконец, знаменитая кирка мистера Фордрайнера.

Она все время пристально смотрела на меня, качая головой, словно сожалея по поводу моего сумасшествия.

– Есть кое-что похуже, гораздо более жестокое, что придется тебе сказать. Это совершенно тебя расстроит. Боюсь, что сестра знала хотя бы кое-что из того, что задумал Лиддиард.

Она отвернулась от меня и ничего не сказала, как мне показалось, стараясь скрыть потрясение.

Потом я сказал, что Евфимия была как-то втянута, возможно, он убедил ее помочь ему писать оскорбительные письма в доме леди Терревест. Затем он отсылал их из Торчестера. Лиддиард задумал убийство Давенанта Боргойна, чтобы унаследовать состояние (оно перейдет к нему в случае смерти брата), и возможно, что Евфимия как-то догадывалась о его планах. Я представил это так, чтобы смягчить удар.

И вот в первый раз мама повернулась и посмотрела на меня. Хриплым голосом, какого я никогда прежде не слышал, она произнесла:

– Избавь Евфимию от всего этого.

– Не могу. Именно она втянула меня!

Мама прошептала:

– Ты не помешаешь планам сестры, не посмеешь разрушить ее жизнь, как разрушил свою собственную.

Половина четвертого

Даже если мама думает, что я преступник, почему ей немного не солгать ради моего спасения? Возможно, она думает, что, спасая меня, она подвергнет опасности Евфимию.