скрылся за маленькой калиткой в ограде. Вокруг сновали садовники, но, занятые делом, они не обращали на меня внимания, и я смог беспрепятственно оглядеться.

Питомник занимает большой прямоугольный двор, который со всех сторон огорожен забором, снаружи безликим, но изнутри облицованным плиткой, этакими геометрическими узорами. Земля тоже вымощена плитами — нигде ни кусочка голого грунта. Все растения, а здесь их тысячи, сидят в горшках; наверное, больше нигде не увидишь такого скопления горшечного разнообразия: мелкие поддоны, круглые чаши с рифлеными закраинами, кадки, в которых растут сливы, фарфоровые бадьи, яркостью не уступающие посаженным в них цветам.

Горшки, горшки, горшки — поначалу только их и видишь. Но потом глаз твой обвыкается, и ты подмечаешь, что все эти посудины искусно сгруппированы, дабы вкупе с петлистыми дорожками, травянистыми лужайками, взгорками в древесной поросли и рощицами создать иллюзию пейзажа. И ты понимаешь, что эти природные виды беспрестанно меняются: вот эта рощица появилась только нынче, а вон та лужайка еще вчера была фруктовым садом. Становится ясно, что двор преображается в соответствии с временами года или даже настроением его смотрителей.

Воистину гениальный способ устройства питомника!

Я бродил по двору, вбирая впечатления, а затем подошел к калитке, за которой скрылся А-Мед. Оказалось, она снабжена глазком с хитроумной заслонкой. Приникнув к нему, я увидел заросшее камышом болотце, через которое бежала извилистая тропа. Она упиралась в ограду еще одной усадьбы, размером превосходящей питомник и выглядевшей крепостью.

Пока я разглядывал эту крепость, ворота ее вдруг распахнулись, выпустив около десятка человек, и я успел увидеть нечто вроде роскошного сада с павильонами и каналами. Потом ворота закрылись, а группа двинулась к питомнику. Один человек, заложив руки за спину, шел чуть впереди, и по тому, как все другие почтительно поотстали, я понял, что он-то и есть тот самый «начальник» Линь Чон.

Надо сказать, он обладает впечатляющей внешностью, и я воспользовался возможностью хорошенько его рассмотреть.

Наверное, странно так говорить о китайце, но, поверь, милая Пагли, я не сочиняю: Линь Чон смахивает на кардиналов эпохи Возрождения, чьи портреты так часто писали итальянские мастера! Сходство не только в богатом одеянии, оно простирается дальше: орлиный нос, брыластые щеки, пронзительный взгляд из-под нависших век; другими словами, лицо, в котором читаются ум, порочность, жестокость и сладострастие.

Я успел отскочить от глазка, прежде чем меня застукали. Когда калитка отворилась, я уже вновь бродил меж горшков, сделав вид, что только этим и занимался.

В питомник вошли Линь Чон и А-Мед, все прочие — слуги, приспешники, охранники или кто они там — остались дожидаться за оградой. Минуту-другую Линь Чон меня разглядывал, словно оценивая, и я уж хотел приветствовать его на ломаном английском, но тут он сам заговорил, и, клянусь, дорогая Пагли, я бы удивился меньше, даже если бы вдруг у меня под ногами разверзлась земля. Ибо вопрос «Как живете-можете, мистер Чиннери?» был произнесен с чистейшим лондонским выговором!

Кое-как оправившись от изумления, я ответил:

— Прекрасно, сэр. А вы как себя чувствуете?

— Да так, знаете ли, по всякому, в зависимости от погоды.

Тем временем А-Мед принес два кресла. Линь Чон уселся и жестом предложил мне последовать его примеру.

Я еще не вполне очухался от его прежних пассажей, как он вновь заговорил:

— Меня зовут Чан Лян, но вы можете называть меня Линь Чон или господин Чан, как вам угодно, в этом вопросе я не щепетилен. Человек я занятой, а посему давайте-ка сразу к делу. Насколько я знаю, вы хотите мне что-то показать.

— Так точно, — сказал я и подал ему рисунок камелии.

Глаза его под набрякшими веками вспыхнули, а по лицу как будто пробежала тень.

— Где вы это взяли? — резко спросил он, постучав по рисунку ногтем не меньше двух дюймов длиной.

Я ответил, что рисунок принадлежит моему знакомому, который просил меня о нем разузнать. Последовал новый, столь же резкий вопрос:

— Зачем?

Я не люблю, когда со мной разговаривают в подобном тоне, но сказал, что мои друзья хотели бы приобщить сию особь к своему гербарию. Очередной вопрос:

— Какова плата?

Я сказал, что предполагался обмен, поскольку друзья мои привезли обширную коллекцию ботанических новинок из обеих Америк.

Теперь глаза его засверкали, а длинные ногти почесали ладонь, словно унимая приобретательский зуд.

— Что именно они предлагают? У вас есть образцы?

— Нет, — сказал я. — Все растения на корабле, который стоит возле Гонконга.

— Так не пойдет. Откуда мне знать, будет ли обмен равноценным? Эти камелии — чрезвычайнейшая редкость, они произрастают в отдаленных местах. Я не полагаюсь на капризную удачу, мистер Чиннери, я должен видеть товар.

И что было делать? На секунду я растерялся, а потом меня осенило:

— Знаете, сэр, мои друзья, среди которых есть талантливый иллюстратор, могли бы прислать вам рисунки своих растений.

Линь Чон подумал и согласился: я заказываю рисунки, а он обеспечит доставку с гор золотистых камелий, на что уйдет какое-то время.

— Я немедленно отпишу друзьям, сэр, — сказал я. — Уверен, через неделю я получу рисунки.

Линь Чон беспокойно поерзал в кресле, и я было встал, решив, что аудиенция окончена, но мановением пальца с длинным ногтем он меня удержал.

— Позвольте кое о чем справиться, мистер Чиннери. Этот ваш знакомый, хозяин рисунка, его фамилия, случайно, не Пенроуз? Я запамятовал имя, но вот прозвище у него, кажется, «Хорек».

Вообрази мое изумление, милая Пагли! Клянусь, во все время нашего разговора я ни разу не помянул мистера Пенроуза. Откуда же мой собеседник мог знать владельца рисунка, обогнувшего полсвета?

Но он определенно знал.

— Да, сэр, — сказал я. — Его фамилия Пенроуз.

— Я отлично помню старину Хорька. У него внешность лекаря дурных болезней, правда?

— Так вы его знаете, сэр?

— Знаю. И он меня знает. Будете ему писать, передайте нижайший поклон от А-Фея. Он поймет что к чему.

Подумать только, милая Пагли! Этот Линь Чон, или господин Чан, или как там его, не впервые видел рисунок камелии, потому что он — тот самый садовник А-Фей, что доставил коллекцию Уильяма Керра в Лондон!

Наверное, ты поймешь, дорогая леди Паглисбридж, что я просто сгораю от любопытства к этому человеку. Сжалься надо мной и поскорее пришли рисунки ваших лучших растений, ибо я жду не дождусь, когда вновь повидаюсь с господином Чаном.

Как заведено в многолюдных семьях строгих правил, предприятие Бахрама жило в неизменных ритмах, не подлежавших обсуждению. Вот почему Нил мгновенно сбился с темпа, когда Вико, дирижер сей замысловатой симфонии, объявил о своей отлучке на несколько