– Секретная группа… Под грифом: «Супер-дупер»!

– И грифа такого не помню.

– Склероз у вас, папаша! Что интересует?

Борис Исаакович кивнул на генеральский мундир и был потрясен, узнав цену – она равнялась его годовой пенсии. Парень прилавочным чутьем угадал: старичок с потертым портфелем спрашивает не случайно. Он стал объяснять, что с удовольствием купит мундиры, шинели, медали, ордена, фуражки, причем заплатит долларами. Настоящие боевые ордена и медали были разложены тут же, на прилавке.

– А у вас, папаша, случайно орден Славы первой степени не наблюдается? Второй и третьей есть. Комплект нужен. Очень нужен!

– Не стыдно славой чужой торговать? – тихо спросил генерал.

– А почему мне должно быть стыдно? Я у вас ордена не ворую – сами несете! Я вот тут стою и думаю иногда. Это же как интересно устроено! В двадцать лет, когда вся жизнь впереди и хрен в подбородок упирается, человек за орден или медаль под пули лезет и не боится. А когда жить-то осталось, уж извини, отец, совсем ничего и от хрена одна шкурка, несет мне свои цацки. А то, понимаешь, валидол купить не на что… Бережет сердчишко-то… А может, и правильно делает? Ты, отец, подумай. Может, у тебя китель какой зря гардероб занимает. Моль-то – она не разбирается, где пиджак, а где мундир… Прайс-листик-то возьми!

И парень протянул ему бумажку, где подробно указывались цены на все – от Звезды Героя до медали в честь 40-летия Победы.

По пути домой Борис Исаакович кипел и возмущался, что боевые награды, которые давали за геройство и пролитую кровь, стали теперь предметом омерзительной купли-продажи. Но при этом в каком-то подсознательном вычислительном закутке одновременно шел подсчет стоимости хранившихся в специальном замшевом мешочке двух орденов Красного Знамени, ордена Отечественной войны 1-й степени, ордена Александра Невского, польского Белого орла, многочисленных медалей, боевых и накопившихся за послепобедные юбилеи. Полученная в результате сумма как-то сама собой выскакивала из умственного закутка и вторгалась в возмущенное сознание генерала.

Открывая дверь квартиры, Борис Исаакович почти убедил себя в том, что парадный мундир ему, собственно, не нужен. Да и моль, в самом деле, не дремлет – на рукаве недавно появились две маленькие пока еще проплешинки. А похоронят уж как-нибудь в обычном мундире. Более того, с некоторыми, особенно юбилейными, наградами тоже можно расстаться. Ничего страшного. Даже есть какая-то диалектическая логика в том, что на эти деньги он сможет закончить исследование о командарме Павлове.

Перед тем как отнести мундир на Арбат, генерал напоследок решил еще раз его надеть и сразу заметил, что тот стал ему великоват: за последнее время от плохого питания и от переживаний Борис Исаакович сильно похудел. И вот когда он стоял перед зеркалом, разглядывая себя, ему вдруг стало душно, словно из комнаты, как из лейденской банки, откачали воздух… До телефона удалось добраться с трудом. Потом по стеночке дошел в прихожую, отпер и приоткрыл входную дверь… Приехавшая бригада нашла его лежащим на диване в расстегнутом генеральском мундире с мокрым полотенцем на груди.

– Никогда не думал, что до такого доживу! – шептал и плакал Борис Исаакович.

– Не волнуйтесь, скоро все это кончится! – успокаивал Джедай. – Наши уже близко.

Они просидели с Борисом Исааковичем до самой ночи, а когда за полчаса до закрытия метро Башмаков засобирался домой, Джедай сказал, что ему торопиться некуда, никто его не ждет и он, пожалуй, переночует у Бориса Исааковича. Через несколько дней Олег Трудович с сумкой продуктов, собранных старательной Катей, приехал на улицу Горького и застал там Каракозина в халате, кашеварящего на кухне. Сам генерал полулежал на диване. К дивану был придвинут ломберный столик, накрытый, точно скатертью, большой картой, испещренной черными и красными изогнутыми стрелками.

– Вы представляете, Олег, они не дают мне прочитать предсмертное письмо Павлова к Сталину!

– Кто?

– КГБ… Или как они там теперь называются?

– Это, наверное, из-за Борьки. Родственники за границей и все такое…

– Хрен тебе с помидорами, – выходя из кухни с кастрюлькой дымящейся каши, сообщил Рыцарь Джедай. – Просто теперь пользование архивом КГБ платное. Пятьсот долларов – и обчитайся… Тысяча – копию снимут.

– Я скоро тебе отдам. Я сейчас на стоянку устроился… – уловив в словах Каракозина упрек, забормотал Олег. – Я вот, наверное, в Таиланд скоро поеду за ангоровыми шапочками…

– Да сиди ты уж лучше дома, Олег Таиландович! Целей будешь.

Вскоре Каракозин сдал свою квартиру за триста долларов в месяц и переехал к Борису Исааковичу. На эти деньги они и жили. Башмаков иногда захаживал к ним в гости. Чаще всего Борис Исаакович сидел в кабинете, изредка выходя в просторную гостиную и благосклонно взирая на то, что в ней происходит. А происходили в ней вещи пречудесные. Гостиная была оборудована под штаб партии Революционной Справедливости. В комнате крепко пахло теплой марганцовкой – это Джедай размножал на ксероксе листовки к очередному митингу. Ксерокс купили, продав орден Белого орла. Как раз в ту пору появилось много публикаций о польских офицерах, расстрелянных в Катыни. Борис Исаакович был абсолютно уверен в том, что расстреляли их немцы, а не наши, и очень негодовал по поводу публикаций польских историков:

– Они бы лучше вспомнили, сколько Пилсудский красноармейцев в лагерях сгноил!

Квартира генерала стала центром бурной политической жизни. Время от времени раздавался звонок – и в гостиной появлялся очередной народный мститель. Войдя в уставленную книгами и антиквариатом гостиную, он, конечно, робел, а обнаружив под ногами наборный паркет, бросался в прихожую снимать ботинки. Но как справедливо заметил кто-то из мудрых, снятие одной проблемы лишь открывает взору проблему новую. Пришедший начинал мучиться несвежестью или даже дырявостью своих носков. Торопливо схватив пачку листовок и получив информацию о предстоящем митинге, он убегал в массы.

Борис Исаакович и Каракозин не пропускали ни одного стоящего митинга или какого-нибудь народного вече. Генерал уже вполне окреп и появлялся в рядах протестующих, в зависимости от сезона, или в шинели с золотыми веточками в петлицах, или в том самом кителе, из-за которого пережил сердечный приступ. Джедай завел специальный флаг с серпом и молотом на свинчивающемся металлическом древке, а также складной картонный плакат со стихами собственного сочинения:

Стихи сопровождались рисунком, тоже выполненным Каракозиным: зубасто, совершенно по-крокодильски, улыбающийся американец в полосатых штанах и цилиндре кроит ножницами карту Советского Союза.

У Бориса же Исааковича для демонстраций имелся небольшой портрет Сталина. Генерал и Джедай, как говорится, нашли друг друга, но иногда спорили о методах борьбы. Каракозин был за немедленное вооруженное восстание против антинародного режима, а Борис Исаакович – за шествия, гражданское неповиновение, забастовки и как результат – передачу власти до выборов нового президента Верховному Совету…