Подъехали, встали, подцепили. И вот — вира помалу! — инструмент Бетховена воспарил. Не забренчало. У кого рояль в кустах, а у нас — по небу летает…

Аккуратненько подвели к распахнутым окнам, где уже ждала, высунувшись по пояс, «великолепная пятёрка». Нежно приняли, на весу повернули на бочок, иначе не проходил, не спеша, потихонечку-полегонечку затянули в квартиру. Крановщик оказался виртуозом, не хуже пианиста, впрочем, другого за дорогущий Liebherr не посадят. Трос он стравливал, едва почувствовав лишнее натяжение, но умудрялся постоянно держать вес, помогая грузчикам до конца. После касания пола, стропы отцепили, и довольный оплатой крановщик отбыл. Грузчикам предстояло дотащить инструмент до рабочего кабинета. Это оказалось тяжело, но просто: подняли, метр пронесли, отдохнули. А что предварительно пришлось не только снять дверь, но и вырубить косяк и подрезать болгаркой часть стены — мелочи жизни. Установили на специальную подставку: вес инструмента со временем мог повредить (продавить) паркет. К тому же, хозяин расстарался: подставка тоже была заказная, музыкальная и резонирующая.

Счастливый владелец вбежал в кабинет с горящими глазами. Он суетился и мешал. Поглаживал, похлопывал, пританцовывал. А потом не выдержал — сел и заиграл.

И время исчезло. Инструмент рычал и гремел, звал и нашёптывал. Он пел и кричал, благодарил и проклинал. Стонал от боли и блаженства. Он плакал и смеялся, был ледяным и страстным до безумия. Вёл в ад и в рай — и бросал на полдороге. Он предостерегал и требовал, скорбел и беззаботно радовался. Выручал и предавал, принимал и отвергал, давал и отбирал. Как стерва немыслимой красоты и шарма, что заманила, опоила — и бросила, глумясь. Можно убить её или себя или обоих, но это ничего не изменит. Лучше махнуть рукой, и остаться беспомощным, распростёртым, выжатым досуха, но спокойным и помудревшим. Мы молчали. Лишь музыкант время от времени произносил: «Григ, Лист…». А ещё Моцарт, неожиданно стильный Гайдн, Прокофьев, Рахманинов, Шнитке. И, конечно, Бетховен. Может быть, впервые за 200 лет Девятая симфония и Крейцерова соната звучали так, как задумал их автор. На единственном в мире инструменте, на котором и для которого они были написаны. Я это слышал, и — не забуду. Непохожие, подчас бывшие врагами, творцы вдруг объединились для бригады грузчиков. А когда зазвучала «Лунная соната», то — клянусь! — я увидел на их лицах слёзы.

Просто в мире найдется место для всех — и для грузчика, и для бизнесюка, и для Бетховена. Для грязных следов тяжёлых ботинок на паркете, и для светлой московской весны, что властно врывалась ветром в так и не закрытые окна, подхватывала дивные звуки и уносила их в холодное, ясное, прозрачное небо. И дальше — куда?..

Лишь через полтора часа импровизированного концерта мы очнулись. Музыкант устыдился, поднял мокрое от пота и слёз лицо и предложил теперь играть по заявкам. Не обошлось без классики:

— А «Мурку» сможешь?

Смог и «Мурку». Гм… оригинальная трактовка. И ещё много чего смог, в том числе и из современной попсятины. Концерт продолжался ещё минут сорок. «Лунную сонату» дважды попросили на бис. Но всё когда-то заканчивается. Музыкант устал; вдохновение сжигает. Когда он встал из-за инструмента на деревянных, затёкших ногах, бригадир грузчиков хлопнул его по плечу и выдал:

— Ну, ты это. молодец!.. Могёшь.

А тот пошатнулся и, украдкой потирая плечо, выдохнул:

— Pianomania…

Однажды меня обвинили в педофилии. Слава Богу, это произошло до ужесточения законов 2011 года и разнузданной кампании, которой всегда сопровождается усиление борьбы с чем угодно. Спору нет: с педофилами надо поступать строго. Но читать, как мужику впаяли 13 лет тюрьмы за кошкин хвост, страшно.[88] Ещё омерзительнее выглядела травля мужчин-учителей. Их и без того раз, два и обчёлся, в школах царит матриархат; бабьё самого мерзкого пошиба.[89] А с такими порядками последние мужчины из школ уйдут. Слава Богу, государство, вроде бы, осознало, что делает что-то не то, и кампанию потихонечку свернули. Но теперь у любого 15-летнего подонка, и у любой сумасшедшей мамаши оказался в руках механизм, способный довести достойного человека если не до тюрьмы, то до инфаркта. Полагаю, это безобразие, нуждающееся в исправлении.

Уже говорил, что в молодости занимался репетиторством. Но репетитор без репутации бедняк; нужна известность. Для статуса пришлось преподавать в различных ВУЗах и брать классы в школах, обычно математические. Я стремился минимизировать затраты времени, но некоторые обязанности налагались. В частности, приём экзаменов. Помню, в мае 2000 года заставили меня принимать геометрию у 9-го класса. После варварского сокращения учебных часов, предмет стал почти факультативным. Нигде, кроме специализированных физико-математических ВУЗов, геометрию не требуют; в ЕГЭ её тоже нет — нафиг учить? Но для школьной бюрократии геометрия полезна. Выпускные классы (9-й и 11-й) сдают два экзамена по выбору. С 2016 года их количество на ГИА (государственной итоговой аттестации) для девятиклассников планируют увеличить.[90] Но в 2000-ом до этого было далеко. А сдавать геометрию отправляли тех, кто не знал вообще ничего. Справедливо полагая, что многочисленные проверяющие обойдут не важный предмет стороной, а мы, под шумок, кому надо троечку поставим. Так было и в тот раз. Экзаменующийся паренёк ничего не учил сроду, и, похоже, возвёл это в принцип.

Всё бы ничего, но мамаша (неполная семья) его подзуживала. Как водится, она считала чадо непризнанным гением, над которым постоянно издеваются злобные и бездушные твари-учителя.[91] Настояла на своём присутствии на экзаменах; у родителей есть такое право. Жаль, она не видела, что в результате её усилий парень рос хамоватым, подловатым и конфликтным. Доморощенный наполеончик и затюканный апостол. В семье манипулировать получается, а в школе — не очень: можно и огрести от учителей и сверстников. В таких случаях помогает смена обстановки. В новом коллективе ему поневоле придётся самоутверждаться, а поскольку особой физической силой юноша не обладал, сохранялась слабая надежда, что он всё же начнёт стараться. А там, глядишь, получит посильную профессию; человеком станет. Мудрый педагогический коллектив принял правильное решение: не пускать его в 10-й класс. И заключил с мамашей обычное в таких случаях джентльменское соглашение: «мирный уход из школы в обмен на незаслуженные тройки». Для получения одной из них его и отправили сдавать геометрию. Разумеется, я был предупреждён. Но парень не знал ничего. Листок с билетом (два вопроса) сдал пустым, девственно чистым; в задаче даже не сумел записать условие, не то, чтобы решить. Но тройку-то ставить надо. Тут я и говорю: «Дайте определение отрезка». Для справки: оно на первой странице учебника написано. Но юноша упорно молчит, не хуже донецкого партизана на допросе в киевской Беспеке. Начинаю перед ним плясать: нарисовал на доске отрезок, посоветовал представить, что он держит в руках кусок верёвки или нитки. Другие члены комиссии и мамаша хором подсказывают. Наконец, паренёк вымучил: