Не следует, конечно, упускать из виду, что нередко возникают случаи и ситуации, в которых неотложная и порой даже необходимая по жизненным показаниям психотерапия должна вмешаться в осознанный процесс принятия решения. Так, если пациент дошел до отчаяния, нельзя ради принципа оставлять его в этом состоянии. Так альпинист, который обычно позволяет связке провиснуть, чтобы «ведомый» карабкался самостоятельным усилием, когда возникает опасность падения, этой веревкой уже не «страхует», но «вытаскивает», то есть натягивает веревку, подтягивая оказавшегося в опасности спутника к себе. И в логотерапии, и в медицинском душепопечении встречаются такие ситуации «по жизненным показаниям», например при угрозе самоубийства. Но эти исключения лишь подтверждают общее правило: врач должен быть крайне осторожен и сдержан в ценностных вопросах. В целом, в принципе, нужно соблюдать указанные границы.

Хотя психотерапия включает в себя немало науки и технических приемов, в конечном счете она все же полагается не столько на ремесло, сколько на искусство, меньше на науку, чем на мудрость. В медицинское душепопечение входят отнюдь не только – и отнюдь не в первую очередь – неврозы. Медицинское душепопечение входит в обязанности любого врача! Хирургу это искусство требуется столь же часто и в такой же степени, как неврологу, психиатру и психотерапевту: эти специалисты отличаются лишь более всеохватывающей целью душепопечения. Проведя ампутацию, хирург снимает перчатки, и вроде бы на том его профессиональные обязанности заканчиваются. Но если пациент покончит с собой, не желая жить калекой, велика ли в таком случае польза от хирургического вмешательства? Не следует ли врачу предпринять что-то заранее, чтобы изменить отношение пациента к послеоперационной боли или к тем увечьям, которые останутся после операции? Видимо, хирург имеет право – а также обязанность – заняться позицией пациента по отношению к болезни, позицией, которая (пусть и не сформулирована словами) представляет его мировоззрение. Там, где заканчивается работа собственно хирурга, и там, где он уже ничем не может помочь, в неоперабельных случаях и т. д., начинается медицинское душепопечение!

Один известный юрист лишился ноги из-за атеросклеротической гангрены. Когда он первый раз после ампутации встал с постели и попытался ковылять на одной ноге, он расплакался. Врач спросил его, входило ли в его планы стать бегуном на длинные дистанции – ведь в таком случае его отчаяние было бы понятно. Вопрос вызвал улыбку сквозь слезы: пациент быстро сообразил очевидную вещь – даже для марафонца смысл жизни не может сводиться исключительно к тому, чтобы как можно активнее передвигаться, жизнь не столь бедна ценностными возможностями, чтобы при утрате одной конечности полностью утратить и смысл.

Другая пациентка накануне ампутации ноги в связи с костным туберкулезом написала своей подруге, что помышляет о самоубийстве. Письмо было вовремя перехвачено и попало в руки врача хирургического отделения, где находилась больная. Через несколько минут он провел с ней спонтанную беседу и помог этой женщине осознать, что человеческое бытие было бы весьма жалким, если бы утрачивало содержание и смысл вместе с потерей одной ноги. При таких обстоятельствах бессмысленной может стать разве что жизнь муравья, поскольку он перестанет выполнять возложенную на него муравьиным сообществом обязанность носиться на шести ногах и трудиться, но у человека все обстоит по-другому. Эта болтовня молодого врача, выдержанная в сократическом стиле, не замедлила оказать воздействие. А его шеф, который на следующий день провел ампутацию, и поныне не ведает, что, несмотря на удачную операцию, его пациентка чуть не оказалась на столе в прозекторской{118}.

Экзистенциальный анализ должен был отважиться на революционный, еретический шаг, поставив себе целью не только укреплять способность человека к достижениям и удовольствиям, но и видеть в его способности к страданиям существенную, даже необходимую задачу. В этом смысле экзистенциальный анализ входит в обязанности каждого врача, а не только невролога, психиатра или психотерапевта, и в особенности это несомненная обязанность врача общего профиля, терапевта, ортопеда и дерматолога: пожалуй, от них зависит даже больше, чем от вышеперечисленных категорий. Ведь терапевт имеет дело с хроническими и неизлечимыми недугами, к ортопеду часто обращаются калеки, дерматолог лечит в том числе навеки обезображенных людей. Всем этим специалистам приходится иметь дело с людьми, страдающими под бременем судьбы, которую уже невозможно изменить, однако нужно преодолевать терпением{119}.

Утверждение, будто психотерапия не занимается утешениями даже тогда, когда она (или медицина в целом) бессильна, разумеется, ложно, не зря же мудрый основатель Венской общей больницы император Иосиф II распорядился повесить над воротами доску с надписью Saluti et solatio aegrorum – то есть это заведение построено не только для излечения, но и для утешения болящих. О том, что утешение также входит в сферу обязанностей врача, явно следует из наставления Американской медицинской ассоциации: «Врач должен также утешать душу. Это отнюдь не исключительная обязанность психиатра, это задача любого практикующего врача». Я убежден, что тысячелетней давности слова Исаии («Утешайте, утешайте народ Мой, говорит Бог ваш» (Библ. 40:1)) не только не утратили и поныне свой смысл, но обращены напрямую к врачу.

Когда я в истинном, то есть непосредственном страдании выявляю последнюю, высочайшую возможность обретения смысла, тем самым я оказываю человеку уже не первую, но последнюю помощь. Ниже я привожу расшифровку магнитофонного интервью, этот отрывок демонстрирует, как я берусь за такое дело. Разговор с пациенткой был записан во время клинических лекций, я вел его перед студентами, изучающими медицину, философию и богословие. Само собой разумеется, что разговор был полностью импровизированным. Пациентке исполнилось 80 лет, у нее был неоперабельный рак. Имя, разумеется, используется вымышленное: я взял его из романа Верфеля «Растраченные небеса», на героиню которого, Тету Линек, эта женщина была очень похожа.