— Можно? — спросил звонкий мягкий голос, и в осторожно приоткрывшейся двери появилась Елена Андреевна.

И Криницкий вдруг понял, сколько щемящего было в самом звуке женского голоса для людей, постоянно слышавших лишь мужские голоса.

Завойко, как вчера, сначала вскочил с койки, потом сел, потом опять вскочил. Елена Андреевна вошла и нерешительно остановилась, улыбаясь всем. Все смотрели на нее, кроме Чиркова, который как сидел за столом к ней вполоборота, так и не повернул головы.

— Присаживайтесь, — сказал Гожев.

— Нет, нет, я на минутку, — отказалась она. — Я зашла только книгу вернуть. — Она положила на стол обернутую газетой книжку. — Сегодня не могу, мне нужно еще ведомость переписать.

— Ведомость? Успеется ведомость! — воскликнул Завойко, опять сев на койку и опять вскочив. — Останьтесь хоть немного!

— Что вы все прыгаете? — сказала ему Елена Андреевна, морщась. — Как ванька-встанька. От вас в глазах мелькает.

Завойко, словно ушибленный, испуганно сел, боясь пошевелиться.

— Почему вам не остаться, раз все вас так просят? — проговорил Чирков презрительно. — Вот погадайте товарищу интенданту по лицу…

— О господи, в наше время так несложно гадать по лицу, что не стоит этим заниматься, — сказала она грустно.

— Несложно? — спросил Криницкий, стараясь скрыть свою тревогу.

— По-моему, несложно, — повторила она. — Все кругом уже пятнадцать месяцев живут в разлуке с семьями. Слухи, беспокойные мысли, свои письма, чужие письма… До свидания. Я должна идти.

— Слышите, какой обстрел? — сказал Гожев. — Переждите.

— Это не по нашему краю бьют. Я дойду спокойно…

— Позвольте, позвольте! — перебил ее Криницкий, волнуясь. — Что это значит — чужие письма?

— Ну, письма, которые получаете не вы, а другой, — ответила она, кивнула и шагнула к двери.

— Я провожу вас! — воскликнул Завойко и схватил свой реглан.

Она сразу нахмурилась.

— Я думала, меня проводит Сергей Филиппыч, — холодно сказала она и глянула в темный угол, откуда блестели очки Устиновича. — Ему скоро на дежурство.

Устинович сразу встал с койки, шагнул вперед, взял свою шинель.

И в то же мгновение Завойко, большой, широкий, преградил ему дорогу, став между ним и дверью.

— Он не пойдет! — сказал Завойко.

Крепкая шея его побагровела, черные брови сдвинулись, кулаки сжались. Устинович не произнес ни слова и не сдвинулся с места. Тоненький, тщедушный, стоял он перед Завойко, приподняв узкое желтоватое лицо, и смотрел на него сквозь очки спокойно и печально.

Тогда заговорил Гожев. Голосом мягким и сдержанным, в котором, однако, ясно чувствовалось, что говорит командир, он сказал:

— Сегодня Елену Андреевну может проводить наш гость, товарищ Криницкий.

Завойко сразу разжал кулаки и сел на койку.

— Конечно, конечно! — воскликнул Криницкий, поспешно надевая шинель и фуражку. — Я, я провожу вас! Мне все-таки необходимо узнать, каким образом…

Елена Андреевна была уже за дверью и шла вверх по наклонному проходу. Он поспешил за нею. Последнее, что он слышал, были слова Гожева, сказанные ему вслед:

— Товарищ интендант, не забудьте: сегодня пароль — «Одиннадцать».

7

В черном небе сверкали крупные осенние звезды. Когда взрывался снаряд, полнеба охватывало зарево вспышки, становилась видна ломаная линия леса, окружавшего летное поле, и звезды на мгновение гасли. Вздрагивала земля, вздрагивал весь громадный воздушный океан над головой. Взрывы эти казались Криницкому совсем близкими, но, по-видимому, он ошибался, потому что Елена Андреевна не обратила на них никакого внимания. Она быстро зашагала по тропинке к лесу, и Криницкий пошел за нею, с трудом поспевая в темноте.

— А вы знаете, что такое «Одиннадцать»? — спросила она, не оборачиваясь.

— Нет. Но я хотел не о том… — заговорил Криницкий торопливо.

— Это пароль по аэродрому на сегодняшнюю ночь, — объяснила она, не обратив внимания на его слова. — Каждый вечер число меняется.

Тропинка уже вошла в лес, темные деревья обступили их с обеих сторон, и небо текло над ними, как узкая звездная речка.

— Сейчас нас остановит часовой и назовет какое-нибудь число, — продолжала она. — А мы должны будем назвать разницу между его числом и одиннадцатью. Поняли?

— Как вы могли догадаться, что я все узнал из чужих писем? — спросил Криницкий, занятый своим и не слушая ее. — Ведь вам никто не мог рассказать…

— Я вовсе не догадалась, — ответила она. — Я так сказала… А вы все узнали из чужих писем?

— У меня есть один сослуживец, и семья его тоже в Челябинске, — сказал Криницкий.

— Ваша семья в Челябинске?

— Была в Челябинске. До июня. Жена и двое детей. Девочки-погодки. Старшей уже десять лет.

— Теперь их нет в Челябинске?

— Они недалеко оттуда, в пятнадцати километрах, на опытной сельскохозяйственной станции. Жена там работает.

— Так это хорошо, — сказала Елена Андреевна. — Там, конечно, сытнее.

— Жена мне так и писала, — подтвердил Криницкий, но по голосу его было ясно, что он не видит в этом ничего хорошего. — Она и теперь часто бывает в Челябинске.

— И встречается там с женою вашего сослуживца?

— Ну да.

— И жена сослуживца пишет в письмах к мужу про вашу жену, а муж показывает эти письма вам? И это вас мучает! — воскликнула Елена Андреевна. — Да ведь это же сплетни!

— Никаких сплетен она не пишет, — возразил Криницкий. — Она пишет только, каким образом моя жена устроилась работать на опытную станцию…

— Ее, конечно, кто-нибудь устроил…

— Ну да, один ученый-агроном, — сказал Криницкий с ненавистью и презрением.

— Ваша жена познакомилась с ученым-агрономом?

— Она давно его знала! В том-то и дело, что… — начал Криницкий, ужасно торопясь, решившись вдруг все рассказать и чувствуя от этого неожиданное облегчение.

Но тут звонкий мальчишеский голос окликнул их из темноты:

— Восемь!

Криницкий вздрогнул, остановился и замолчал, недовольный, что его перебили. В темноте под елью он смутно видел фигурку краснофлотца с винтовкой.

— Три! — ответила Елена Андреевна, и они пошли дальше.

— Дело в том, что этого агронома я тоже давно знаю, — сразу же продолжал Криницкий, летя, как с горы, спеша рассказать все-все. — Он наш, ленинградский, работал здесь до войны в сельскохозяйственном институте. Года три назад жена познакомилась с ним где-то по своим служебным делам. И он… и он… И я… и я…

— Вам не понравилось это знакомство?

— У нас чуть до развода не дошло. Одну осень мы с ней прожили как в бреду. Я говорил: «Либо я, либо он». Ведь правильно? И она дала мне честное слово никогда больше с ним не встречаться.

Они дошли уже до входа в землянку продчасти. Елена Андреевна остановилась и обернулась к Криницкому.

— Дурак я! — воскликнул Криницкий, и голос его задрожал от гнева и муки. — Какой я дурак, что тогда не развелся.

— Счастливый, — сказала Елена Андреевна тихо.

Криницкий не понял.