– Милли?

Ночью шум реки казался сильнее; держась за перила, я осторожно шла на другой берег и молилась, чтобы луч фонаря не высветил зацепившуюся за камень крохотную белую ночнушку, которую мотает бурным течением. Но внизу была лишь вода – черная, глянцевая, неустанно текущая по своему пути. На другом берегу смутно угадывалось объятое тьмой и безмолвием здание фабрики и труба, устремленная в ночное небо. Проходя мимо конюшни, я подумала о больших теплых животных, которые сейчас дремлют на сене, о спящих наверху Бене и Бродли, и мне стало немного легче.

Стараясь держаться от фабрики как можно дальше, я крадучись шла по скользкой брусчатке и негромко звала Милли. Тем временем мой мозг лихорадочно работал. Действительно ли миссис Ингланд увела с собой дочь? В таком случае погони не избежать. Согласно закону, дети принадлежали отцу, а не матери. Если хозяйка замыслила побег, ей не следовало брать девочку. Миссис Ингланд происходила из рода Грейтрексов – ее отец владел фабриками, во множестве рассыпанными по округе, ее дед был настолько богат, что построил целый город. Новость попадет на первые полосы газет, репортеры будут смаковать скандал. Меня затрясло при одной мысли о том, в какой кошмар превратится жизнь семьи – ведь я знала все это слишком хорошо.

Когда отца поместили в Бродмур, мама хотела увезти нас с Лонгмор-стрит. Однако покушение на убийство оказалось отличной рекламой, и в лавку А. Мэя повалили толпы покупателей. Людские взгляды скользили по корзинам с репой, жестянкам с чаем и неизбежно устремлялись к двери позади прилавка в надежде хоть мельком увидеть сестер Мэй.

Мама отправляла нас наверх или на склад, где мы занимались домашней работой или вели учет. Соседи, незнакомцы, друзья – все спрашивали про нас, интересовались, как мы. Искалечены? Напуганы? Потеряли рассудок? Наверное, мы злились. И скорее всего, закончили бы свои дни в сумасшедшем доме, как и отец. Я не осознавала своих чувств, пока однажды утром, застилая домики для цыплят газетами, не заметила в набранной убористым шрифтом колонке слово «преданы».

Я двинулась с фонарем в гущу деревьев. Тихо капал дождь, ноги скользили по мокрой опавшей листве. Я продиралась сквозь поросшие лишайником ветки, пачкая ночную рубашку. И тут раздался тихий плач, словно стон маленького зверька.

– Милли? – Я замерла на месте, тревожно вглядываясь в темноту.

Сначала было тихо, а потом снова послышался негромкий стон, всхлипывание. Я помчалась на звук, светя фонарем в разные стороны. Ребенок, которого я любила, о котором заботилась, оказался один ночью в лесу… Это было непостижимо, за гранью разумного! Я почти убедила себя, что мне все почудилось и девочка едет с матерью в теплой карете где-то далеко отсюда, как вдруг во тьме возник белый силуэт. Я помчалась туда, с трудом удерживая в вытянутой руке ставший очень тяжелым фонарь. Неожиданно луч света выхватил из мрака Милли. Пошатываясь, она стояла передо мной в ночной рубашке, лицо и босые ноги в потеках грязи, мокрые волосы прилипли к плечам. Я закричала: из груди невольно вырвался громкий стон. Выпавший из рук фонарь разбился и погас, покатившись вниз к реке.

Девочка разрыдалась. Я рухнула на колени и стиснула ее в объятиях, покачиваясь из стороны в сторону вместе с Милли, стараясь успокоить нас обеих.

– Все хорошо. Все хорошо, – повторяла я еще и еще, десятки раз, а Милли жалась ко мне, не в силах произнести ни слова.

Через несколько минут ее рыдания перешли в судорожные вздохи и редкие всхлипывания. Бедняжку пришлось укутать в мою накидку; впопыхах я не захватила с собой ничего теплого.

– Где мама? – спросила я.

Она молча вытерла нос рукавом.

– Милли, ты вышла с мамой?

Девочка хлюпнула носом и отрицательно мотнула головой.

– Ты видела маму? Где она?

Милли тряслась и стонала. По крайней мере, малышка нашлась. Я выпрямилась и подхватила ее на руки, собираясь вернуться по своим же следам: они выведут к реке, а оттуда к дому. Милли ухватилась за мою косу, как за канат. Казалось, с каждым шагом девочка становилась тяжелее. Она все время дрожала. Я опустила Милли на землю, получше укутала своей накидкой и снова взяла на руки.

Мы продвигались с черепашьей скоростью. И только когда мы вышли из леса к черной громаде фабричного здания, я рискнула повторить вопрос:

– Милли, где мама?

– Не знаю, – всхлипнула она.

– Ты вышла вместе с ней?

Девочка отрицательно помотала головой.

– Почему ты вышла из дома?

– Дверь была открыта, а мама куда-то делась из кровати.

– Ты услышала, как она уходила?

Снова отрицательное покачивание головой. Спину сводило от резких болей, которые – я знала по опыту – еще аукнутся мне утром. Я осторожно прошла по брусчатке, миновала скрипучую калитку и двинулась по дорожке ко входу в особняк. Слава богу, дверь была по-прежнему не заперта. Войдя внутрь, я закрыла ее и обессиленно прислонилась к стене. В холле возле двери приветственно мигал ночник, чуть поодаль мерно тикали напольные часы, с которыми дом никогда не казался пустым, даже когда я оставалась тут одна, а со стен из своих золоченых рам взирали Грейтрексы.

Ключа, чтобы запереть дверь, у меня не было, а где он хранился, я не знала, поэтому просто потащила Милли наверх. Чарли спал: ручка заброшена за голову, розовый ротик приоткрыт. Я едва сдержалась, чтобы не прижать его к себе. Вместо этого я аккуратно подоткнула под малыша одеяльце и опустила балдахин. Затем стащила с дрожащей Милли мокрую ночнушку и, надев чистую, с головой закутала в одеяло. Я села на кровать и усадила девочку к себе на колени.

– Куда отправилась мама? – прошептала я, покачивая ее. – Она позвала тебя с собой?

Милли отрицательно замотала головой и вытерла уголком одеяла набежавшие слезы.

– Ты мне расскажешь, что случилось?

– Я проснулась, а мамы нет, – наконец заговорила девочка, судорожно вздыхая после каждого слова. – Тогда я решила проверить, вдруг она вернулась к себе. Дверь была заперта. Я нашла ключ на полу и вышла из детской. Мамы в ее спальне не оказалось. В доме тоже. Папа говорит, мама бродит во сне, и я подумала, что у нее опять это. Я вышла во двор искать маму. Ведь она может случайно уйти в лес. Я не хотела, чтобы мама испугалась. А потом я заблудилась.

– Ты очень храбрая, – тихонько похвалила я. – Я не знаю ни одной маленькой девочки, которая бы отважилась на такой поступок.

– Я не боюсь леса.

– Значит, ты не видела, как мама проснулась? – уточнила я, крепче обнимая Милли.

– Нет, – мотнула головой она. – Мама села ко мне на кровать, прочла сказку, а потом перебралась к Саулу. А еще она почему-то плакала. Все время обнимала нас с Чарли и целовала.

Некоторое время я молча переваривала услышанное. И тут, словно прочитав мои мысли, Милли спросила:

– Мама вернется?