Генерал Деникин, по приезде в Феодосию, вместе с генералом Романовским отправился в штаб армии, чтобы выяснить отношение к нему среди офицерства, там находящегося. Как передавал мне потом капитан «Стедфаста», со слов генерала Хольмана, отношение это было не только холодным, но прямо враждебным, генерал Деникин понял, что делать ему в Крыму нечего, и решил передать командование генералу Врангелю, бывшему в то время в Константинополе, а самому уехать за границу, где уже находились его жена и дочь.

Я знал, что среди молодого офицерства были питавшие неприязнь не столько к генералу Деникину, сколько к Романовскому, которого считали «злым гением» Белой армии. Некоторых из этих офицеров я знал лично, но не входил в состав их группы и потому не знаю, какие у них были на то основания. Причин поражения, а затем и полного разгрома нашей армии было несколько, и нельзя возлагать всю вину на одного человека.

Генерал Деникин был честным патриотом, хорошим начальником дивизии, но отнюдь не политиком и никак не государственным деятелем, а положение его было чрезвычайно трудным. Связано оно было с общеевропейской и даже мировой политикой, и справиться с большевизмом Белым силам без внешней помощи было невозможно. Понимали это такие талантливые государственные деятели, как Уинстон Черчилль и Клемансо, считавшие, что следует вырвать большевизм с корнем. Но им было не по плечу бороться с влиянием президента Вильсона и Ллойд Джорджа. Небольшой помощи, оказываемой Англией, и даже признания de facto Вооруженных сил Юга России, куда был назначен Высокий комиссар, было недостаточно, чтобы спасти русскую Белую армию от поражения.

Итак, генерал Деникин решил уехать из Крыма, бывшего последним клочком русской земли, но, как я знаю со слов генерала Хольмана, у него создалось впечатление после разговора с офицерством, что ему могут в этом помешать, поэтому самый съезд был засекречен. В этот день капитан «Стедфаста» просил меня не уходить в город, а быть на пристани, потому что вечером у нас на миноносце будут обедать генералы Деникин, Романовский и Хольман. Было ясно, что это не «визит вежливости», а окончательный отъезд генералов.

Действительно, между 4 и 5 часами на пристань пришли пешком три генерала без вещей, как будто на прогулку. У пристани в это время стоял легкий крейсер «Кентавр», а пришвартовавшись за ним, — наш маленький миноносец, совершенно скрытый гораздо более крупным судном. Я встретил их у крейсера, через который надо было пройти, чтобы попасть на миноносец. Здесь генерал Хольман расстался с русскими генералами, сказав, что придет позже, так как ему надо еще зайти в британскую военную миссию, поручил мне проводить их на «Стедфаст» и добавил мне по–английски, что так как генерал Деникин очень подавлен, то, чтобы поднять настроение, он распорядился прислать несколько бутылок шампанского, которые придут вместе с багажом генералов.

Капитан «Стедфаста» все еще был в нервном состоянии и велел мне следить за тем, что происходит на пристани, и в случае чего‑либо подозрительного немедленно доложить ему. Однако ничего необычного не произошло, только на английском автомобиле привезли багаж генералов и приехал сам генерал Хольман. Когда он пришел на миноносец и туда же принесли багаж, капитан «Стедфаста» распорядился отчалить и стать на якоре в порту, и тогда начнется обед. Будет два стола; за одним будут сидеть с ним, как с хозяином, три генерала, а за другим — младшие офицеры. Капитан пригласил меня за генеральский стол, но предоставил мне самому решить, с кем я предпочту обедать, потому что благодаря присутствию генерала Хольмана разговор может идти на двух языках. Я поблагодарил его и предпочел обедать с младшими офицерами, с которыми я был в дружеских отношениях.

Генерал Хольман прислал на наш стол три бутылки шампанского, и обед прошел в оживленном настроении. После обеда мы снялись с якоря, и миноносец вышел в море, взяв курс на Босфор. Мы все вышли на палубу; уже сильно стемнело, было холодно и неуютно. Вскоре все, кроме генерала Деникина, ушли вниз, а капитан, перед тем как подняться на мостик, сказал мне провести генерала Деникина в приготовленную для него (капитанскую) каюту.

Когда я подошел к генералу Деникину, он сказал мне: «Благодарю вас, я и сам знаю, как пройти туда, а пока дайте мне в последний раз посмотреть на родную землю. Если я ее увижу, то, должно быть, очень не скоро». Я поклонился и отошел в тень, а Деникин все продолжал стоять и смотреть на исчезавший в темноте берег Крыма. Когда уже почти ничего нельзя было различить, он перекрестился и грустно пошел вниз.

Так как лучшие каюты были предоставлены генералам, то младшие офицеры и я спали по–походному, главным образом в гамаках. На следующее утро младший лейтенант, с которым я был в приятельских отношениях, рассказал мне о странном происшествии ночью: когда он еще не спал, но лежал с закрытыми глазами, кто‑то тихо вошел в помещение, где были подвешены гамаки, и, останавливаясь у каждого, прислушивался к каждому, чтобы убедиться, что все действительно спят. Сквозь чуть открытые глаза мой приятель убедился, что это был генерал Деникин! Очевидно, даже на английском миноносце генерал не чувствовал себя в безопасности и хотел убедиться, что все спят.

После утреннего завтрака капитан предложил мне пройти с русскими генералами по миноносцу, объяснив им расположение его вооружения: орудий и мин. Сам он тем временем имел разговор с генералом Хольманом. Во время нашего обхода генерал Романовский вдруг остановился и в свойственном ему саркастическом тоне сказал: «Думали ли вы еще недавно, Антон Иванович, что мы окажемся политическими изгнанниками?» Деникин ничего не ответил и стоял склонив голову. Когда мы вернулись в кают–компанию, то он попросил лист бумаги, написал приказ о награждении командира миноносца «Стедфаст», капитана 2–го ранга Шурра, за боевые отличия при эвакуации Новороссийской военной базы, орденом Св. Владимира IV степени с мечами и бантом и предложил мне тут же письменно перевести этот приказ на английский язык, чем капитан впоследствии очень гордился, приравнивая эту высшую награду к английскому «Виктория Кросс», что, несомненно, было преувеличением.

По приходе в Константинополь оба генерала очень сердечно со мной попрощались, благодаря меня не только за помощь им при переходе из Феодосии, но и за мое содействие при эвакуации Новороссийска. Хотя не было еще поздно, капитан не разрешил никому сходить на берег впредь до получения им приказа от начальника штаба Черноморской эскадры, командора Фишера, относительно дальнейшей службы нашего миноносца.

На следующее утро капитан, очень расстроенный, отправился по начальству, запретив опять кому бы то ни было сходить на берег впредь до его возвращения. Все это казалось как‑то странно, и я спросил младшего лейтенанта, что случилось. Он ответил, что накануне в здании российского посольства выстрелом из пистолета был убит генерал Романовский и что сейчас английская военная полиция ведет дознание, для чего она была введена в здание посольства, что, в сущности, было противозаконным. Многие русские, как военные, так и штатские, которые могли пролить свет на это убийство, были допрошены.

По счастью, я вызван не был, так как на берег не сходил, а оставался по распоряжению капитана на миноносце. В то время личность убийцы мне была неизвестна, и узнал я о нем лишь много времени спустя. По возвращении от начальника штаба капитан «Стедфаста» сообщил нам, что наш миноносец останется в Константинополе три дня, а потому разрешил и мне сойти на берег, чему я был очень рад, так как это были последние дни нашей Страстной седмицы, и я надеялся эти дни и Пасху встретить здесь и быть в церкви нашего посольства, где в то время служил архиепископ Анастасий, впоследствии митрополит и глава Русской зарубежной церкви. На следующий день я решил проехать на Принцевы острова, на одном из которых в качестве эмигрантов жили мои родители.